Тройная игра афериста
Шрифт:
А сегодня башка разламывалась на части, во рту медведь справил большую нужду, а кишки
иссохлись, как саксаул в пустыне Сахара. Да еще комар в губу укусил.
Я выглянул в окошко и настроение мое слегка улучшилось. К дому шла Маша. Она шла,
ставя ножки носками ступней чуть внутрь, глаза ее сияли, а в руках она несла какие-то
цветы. Я сам всегда чуток косолаплю, эта схожесть резанула меня по душе, дверь
открылась и Маша попала в мои объятья, взлетев к потолку и возмущенно заорав:
• Так нечестно, я не ожидала.
Я
парным молоком и одуванчиками.
Нечто зубастое цапнуло меня за штанину. Джина выражала свою радость весьма оригинально.
В отличие от других собак она, будучи таксой, вцеплялась по-бульдожьи, намертво.
Пришлось выдать ей со стола кусочек мяса, который она охотно предпочла моей брючине.
Вошел Демьяныч:
• Иваныч, похмеляться будем?
• Всенепременно. А потом - на охоту.
• Я с тобой не смогу, дам в провожатые Спиридона, ты его знаешь, это младьший из
староверов, помнишь, пировали у них весной, когда ты на работу пришел устраиваться?
Естественно, я помнил эту своеобразную семью.
...Я тогда зашел в рубленную навечно избу в поисках начальника партии и сразу догадался, что попал к староверам. Мне, как иноверцу, "чужому", поставили отдельную посуду, чтоб не "загрязнил", но сделали это тактично, ссылаясь на то, что городскому человеку надо посуду тонкую, благородную, а не зти "тазики", из которых они, люди лесные, едят. За столом сидело шесть человек: дед, отец, братья-погодки, старшему из которых было уже сорок, хозяйка, мужчина лет сорока в энцифалитке и при очках - Демьяныч. Дочь подавала на стол. Староверы казались людьми без возраста. Коренастые, пышущие здоровьем, с окладистыми бородами, голубоглазые, светловолосые. Разве, что у деда чуть больше морщин проглядывало вокруг русой, без единого серебряного волоска, бороды.
• Наниматься, - полуутвердительно кивнул мне Демьяныч, - давайте поговорим после, не будем нарушать традиции.
Он не знал, что я - коренной сибиряк и что традиции староверов мне хорошо знакомы. Я кивнул, стараясь дышать не в сторону стола (староверы на дух не переносили вино и табачище). Все, кроме меня с Демьянычем, ели из огромного глиняного горшка деревянными ложками, четко соблюдая очередность и подставляя под ложку хлеб, чтоб не капнуть на блистающий белизной некрашеного дерева стол. Кто-то из братьев поторопился и дед сразу звучно вмазал ему ложкой по лбу. Посмеялись.
Потом дочка поставила деревянное блюдо с жареным хариусом и чугунок картошки. Появились на столе и разносолы: грибочки разных сортов соленые и маринованные, огурчики, помидоры, зелень, морошка, брусника. После нежной рыбы появилась чугунная сковорода с жареной медвежатиной. Там были печень, сердце, часть окорока.
• Хозяин подранка встретил, - сказала мать, будто оправдываясь, что медведь добыт весной, не по сезону. (Медведя бьют поздней осенью, когда он в самом жиру, или поднимают зимой из берлоги).
Дед добавил:
• Дурной был, плечо болело. Помять мог кого-нибудь, пришлось стрельнуть.
"А ведь ему,
Вместе с рыбой был подан и ушат медовухи. Настоящий ушат емкостью ведра на четыре. Мужики брали его за деревянные уши и, высоко подняв над головой, лили в рот пенистую, ароматную жидкость. Это единственный хмельной напиток, который они себе позволяют. Настоянную на меду, забористую брагу они алкоголем не считают. И они, наверное, правы. При их здоровье это просто бодрящий напиток, как для нас кофе. Мне брагу налили в чудную, из обливной глины, кружку.
Едой мой желудок был заполнен до отказа, а хозяева, казалось, только начали трапезу. Был подан горшок с кашей и рыбный пирог, величиной с колесо от трактора "Беларусь". Я пытался отказатьсл, но когда попробовал, съел свой ломоть за милую душу. Пирог был в четыре слоя: таймень, лук с яйцом и укропом, стерлядь, снова лук, но уже с картошкой и капустой.
Горшок с кашей выскребли до дна. Брагу допили.
• Яишню будете?
– спросила хозяйка.
– С кабанятиной можно ee?
Мужики подумали, посмотрели на деда. Было видно, что они не прочь. Но дед, к моей радости, покачал головой.
• Жарко сегодня, - сказал он.
К чаю в старинном, с медалями самоваре, который, как и все в этой хате, был большущим, основательным, на века, были поданы пироги, блины и варенья из земляники, брусники, голубики, костяники, морошки. В чай были добавлены стебли и листья можжевельника.
Совершенно расслабленные выползли мы на крыльцо. Я взглянул на Демьяныча, понял, что он, как и я, нестерпимо хочет курить и боится, что я оскверню табаком подворье.
• Не переживайте, - сказал я ему тогда, - я - Сибиряк, в староверах разбираюсь. Кто мог бы подумать, что через несколько месяцев мы с геологом станем чуть ли не родственниками!?
Чуть поскрипывая ранней изморозью, убегала под ноги лесная тропа. Спиридон шел впереди, показывал дорогу. Я, собственно, не особенно хотел охотиться, было желание просто окунуться в объятия тайги, в детство.
Как никак, я вырос в Сибири, совсем карапузом промышлял грибами и ягодами, таскал на радость кошке рыбную мелочь с Ангары. Чуть подрос - понес с реки рыбу солидную, которую не стыдно подать на стол: хариуза, ленка, налима. Из леса подростком я тоже не уходил с пустыми руками. Рябчики, тетерева, глухари, заяц, лиса, косуля...
В те годы охота и рыбалка были чуть ли не основным занятием деревенских мужиков и подростков...
Спиридон косился на меня недоверчиво, насмотрелся на городских баловней, неуклюжих на лесных тропах. Я и сам побаивался попасть в смешное положение. Уже много лет тайга для меня была лесоповалом под надсмотром узкоглазых айзеров с автоматами: шаг в сторону - побег, прыжок на месте - провокация. Но тело помнило школу детства. Неуклюжая походка городского жителя автоматически превратилась в скользящий, скупой, бесшумный шаг промысловика, тело легко уклонялось от ветвей, правая рука чуть придерживала ружье, готовая мгновенно слить приклад с плечом.