Тройная игра афериста
Шрифт:
Даже солнечный свет в этих местах иной. Сквозь пелену испарений он кажется вялым, расплывчатым. Луна там тоже не радует, ее пепельный, искаженный свет нагоняет тоску.
Особенно неприятен лунный свет на исходе ночи. Над болотами кипит адское варево тумана, в его мутных клубах маячат бледные призраки, скользят странные видения, оборачиваясь несуразными кикиморами, лешими, прочей нечистью.
Такая предрассветная пора, у монголов именуется "Часом Быка". В этот роковой час над миром безраздельно царствуют Демоны смерти...
Да,
Да, именно на этой мысли прервал я тогда свои рассуждения, бросившись преследовать негодяя-майора. Потом было много стрельбы в гостинице Москва, потом был бархатный сезон в Ялте, потом - Израиль, где чудаки-арабы подарили мне 50 тысяч долларов. А теперь - Калининград. Что я забыл в этом городе? Впрочем, еще не вечер. Бархатный сезон продолжается, господа присяжные заседатели!
Такси, наконец въехало в Калининград. Впрочем, козлобородый Калинин, любитель полизать жопу Сталину, всенародный педераст, никакого отношения к этому городу не имел. Кенигсберг в чем-то сохранил свои основные готические черты, восстанавливали его пленные немцы, руководствуясь своей, немецкой, логикой. В этом городе у меня всего одно дело - вышибить долг из некого фирмача по фамилии Шапира. Евреи дали мне необходимые документы и свидетельства о том, что Шапира должен им эти деньги. Бедные евреи, они сейчас в своем Израиле предвкушают, как будут тратить эти деньги, отстегнув мне положенные комиссионные. Если я этого Шапиру найду и если у него будут хоть какие-то деньги, то тратить их буду я. Они нам с Машей нужней, мы с ней хотим на Кипре пожить. Првести там остаток бархатного сезона....
– Где вы будете выходить?
– спросил шофер.
– У любой гостиницы, - ответил я, тормоша Машу и Джину, похрапывающую на моих коленях.
По странному совпадению гостиница, у которой мы тормознули, носила название "Москва". Я так и не смог определить для себя - хорошее это совпадение или плохое. Единственное, что я вынес из этого краткого психоанализа, так это то, что становлюсь суеверным. Собственно, суеверие иногда полезно, если оно исходит из способности прислушиваться к собственному подсознанию. Мы, аферисты, как и саперы не имеем права на ошибки. А подсознание часто предупреждает о возможной опасности.
Сомнения разрешила Маша, углядевшая своими сонными, но все равно огромными глазами зоопарк, расположенный как раз напротив гостиницы. Мы вошли в холл, преодолели путем вручения десятидолларового презента вялый протест администраторши против собаки, сняли нормальный люкс, поднялись по старенькой лестнице с вытертой ковровой дорожкой и попытались заказать в номер завтрак.
Глава 15
Телефонная будка в Москве. Хоркин разговаривает с кем-то из съемочной группы.
–
Хоркин выходит из будки, ловит такси. Спустя мгновение, мы видим его в цирке, он срывает с двери гримерной печать, заходит, берет несколько коробок с отснятыми пленками. На выходе ему преграждают путь двое в штатском.
– Инспектор МУРа,-протягивает один удостоверение.
Хоркин делает два быстрых движения. Перешагивает через оглушенных милиционеров. Оглушительный выстрел роняет его на пол. Только благодаря повторной, замедленной реализации этого эпизода, мы понимаем, что грохот вызван рассыпавшимися банками с пленкой. Выстрел же был тих, заглушен этими банками.
Пуля попала Хоркину в ногу. Он перекатился и попытался вскочить, но, припав на раненную конечность, снова упал.
Из гулкого коридора вышел милиционер в форме. Тот, что приходил к нему домой под видом участкового.
– Ну, что, бродяга? От московских оперативников не убежишь. Мы давно за тобой следим, как только ориентировку получили из зоны. Большая ошибка отпускать таких, как ты.
Милиционер навис над Шмелем, как айсберг. Хоркин смотрит на него снизу вверх. В его, затуманенных от боли глазах, мелькают:
Рвущая ногу медведица.
Кидающий камни киргиз.
Уходящая с родителями девчонка.
Мама, в полумраке комнаты.
Умирающая слониха.
Трубящий Ангел.
Хоркин прокусил губу. Кровь закапала обильно. Он извернулся на полу и в невероятном движении достал милиционера здоровой ногой.
И сразу навалился на него, орудуя своими смертельными кистями.
***
Таксист, поджидающий Хоркина, читал газету. Он не видел, как, сильно хромая, повисая на какой-то нелепой швабре, подковылял к машине его клиент. Когда Хоркин ввалился на переднее сидение, пачкая чехол кровью из ноги, но больше - из губы, было уже поздно: Хоркин сунул ему под бок пистолет, изъятый у милиционера, и прохрипел:
– Гони, падла.
При всем при этом лицо Шмеля окончательно закаменело. Если в моменты съемок, работы над рукописью оно слегка оживало, то после всего случившегося, он превратилось в холодный мрамор с прожилками розовой крови на подбородке.