Тройная игра афериста
Шрифт:
Серое небо падало в окно. Падало с упрямой бесконечностью сквозь тугие сплетения решеток, зловеще, неотвратимо.
А маленький идиот на кровати слева пускал во сне тягучие слюни и что-то мурлыкал. Хороший сон ему, видимо, снился, если у идиотов бывают сны? Впрочем, сны бывают даже у собак.
Напротив сидел на корточках тихий шизофреник, раскачивался, обхватив лысый череп, взвизгивал. Ему казалось, что в его голову входят чужие мысли, и эти мысли причиняли ему боль.
А
И как будет падать завтра.
Я лежал, посматривая на это ненормальное небо и пытался думать.
Мысли переплетались с криками, вздохами, всхлипами больных, спутывались в горячечный клубок, обрывались, переходили в воспоминания. Иногда они обретали ясность и тогда хотелось кричать или плакать. Действительность не укладывалась в ясность мысли, кошмарность действительности заставляла кожу краснеть и шелушиться, виски ломило. Но исподволь выползала страсть к борьбе и хитрости.
Я встал, потер виски влажными ладонями. Коридор был пуст - больные еще спали. Только доносилось монотонное жужжание. Это жужжал больной, вообразивший себя мухой. Он шумно вбирал воздух и начинал: ж-ж-ж-ж-ж... Звук прерывался, шипел всасываемый воздух и снова начиналось: ж-ж-ж-ж-ж...
А скорая помощь, которая везла меня в психушку, мало чем отличалась от милицейского "воронка". Она, как и больница со своими решетками и дверями без ручек вполне могла конкурировать с лучшими образцами тюремной продукции.
Трудней всего было из-за отсутствия общения. Почти все больные или были вообще неконтактны или разговаривали только о себе. Подсел я как-то к старику, который все время что-то рассказывал. Вот как выглядел его рассказ.
"...Я его держу, а он плачет, ну знаешь, как ребенок. А мать вокруг ходит. Я стреляю, а темно уже, и все мимо. Потом, вроде, попал. Ему лапки передние связал, он прыгает, как лошадь. Искал, искал ее - нету. А он отпрыгал за кустик, другой и заснул. Я ищу - нету. Ну, думаю, вот мать упустил и теленка. А он лежит за кустиком, спит. Я его взял, он мордой тычется, пищит. Я его ножом в загривок ткнул. А живучий!.. Подвесил на дерево и шкурку чулком снял, как у белки. Вышло на полторы шапки, хороший такой пыжик, на животе шерстка нежная, редкая, а на спине - хорошая. А мать утром нашел, в воде. Я ей в голову попал, сбоку так - глаз вырвало и пробило голову. Я ее там и бросил, в воде, - мясо уже затухло. Через месяц шел, смотрю - на суше одни кости. Это медведи вытащили на сухое и поели. Они тухлятину любят. Шкурку теленка я вывернул на рогатульку: ножки где - надрезал и палочки вставил, распорки. Когда подсохла, ноздра прямо полосами отрывалась. Сухая стала, белая. Я ее еще помял. Хорошенькая такая, на животе реденькая, а на спинке хорошая. Я геологу сказал: ты привези мне две бутылки коньяка и помидор. А он, гад, одну бутылку привез, а помидор не привез."
Все это он говорил ровным монотонным голосом. Он когда-то работал в геологии, потом спился, а потом и чекнулся. И вот, убийство лосенка запомнилось и изрыгалось из больного мозга.
Тяжело было мне в больнице. Изоляция, большая, чем в тюрьме,
Когда привезли Кузю-юродивого, жить мне стало чуток веселей. Он считал себя собакой на все сто процентов: на коленях и локтях от постоянной ходьбы на четверенках образовались мощные мозоли, лай имел разнообразные оттенки, умел лакать из миски и отлично задирал ногу над унитазом. Кстати, кусался тоже отлично. А человеческие укусы заживают медленно, поэтому обслуга его опасалась и постоянно пичкала снотворными и транквилизаторами.
Я очень люблю собак. Уже через неделю мой Кузя усвоил команды: сидеть, лежать, фу, место, рядом, ко мне. Он ходил со мной, держась левой ноги, выпрашивал лакомство, которое аккуратно брал с ладони, перестал кусаться, что освободило его от дурманящих лекарств, и мы с ним приступили к освоению более сложных команд: охраняй, ищи, аппорт.
К сожалению, его перевели в другое отделение, и я по нем скучал7 В его глазах действительно был разум.
Хоркин вздрогнул и отдернул руку. Это Кузя, нажравшись и напившись, забегал по номеру на четверенках и лизнул бывшего хозяина в руку.
***
Кузя и Хоркин умиротворенно беседуют.
– Жизнь - она не сложная, это мы ее усложняем,-вещает Кузя, привычно возлегая на ковре.- Вот ты, мечешься, страдаешь, мышцы накачал, как пружины, а душа дряблая. То, что ты на нее панцирь невозмутимости одел, - так ей от этого еще хуже. Ты ее на травку пусти, как щенка, пущай хвостиком повиляет, порезвится. Будь самим собой, сними маски свои многочисленные. А то приростут, не отдерешь.
– Что ж, мне теперь вместе с тобой по ковру бегать на четырех костях?-угрюмо говорит Хоркин.
– От Рока не уйдешь. Ты - разрушителем стал, а не борцом. Вот когда слабым был, когда с голыми ручками на пулеметы шел, со скрипкой и стихом, - вот тогда ты был сильным. А теперь у тебя самого пулемет в руках. И он в любой момент может выстрелить в невиновных.
– Откуда знаешь?-начинает было Хоркин и спохватывается. Кузя не знает, Кузя философствует.
– Мне надоело умирать!-говорит Хоркин. И опять на экране развертывается заключительная сцена охоты на Хоркина.
***
Утро в гостинице. Хоркин спит на обширной кровати, Кузя - на полу. С первыми лучами солнца Хоркин вскакивает и пытается делать обычную суперразминку. Кузя иронически смотрит на него снизу.
– "... Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье, И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть,- Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи В горло вцепятся зубами, станут лапами на грудь..."
В устах Кузи это звучит издевательски.
Хоркин прерывает упражнения, поглаживает ногу и сердито продолжает:
– "...Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ! Но я вижу - ты смеешься, эти взоры - два луча. На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!"
– Кузя, ты не думаешь, что наша встреча кончилась?
– А еще кушать, пить, деньги губить?