Трубачи трубят тревогу
Шрифт:
Но Максюк не смутился.
— Против чертовой дюжины и я без всяких возможностей, поймите же это, тов... люди!
Невольно мы все засмеялись. Максюк опустил голову.
— А как обнюхивали меня, искали якорь, звездочку, не забыли? Думали — меченый. Но и вы теперь без вашей метки. Где же ваш оселедец? — спросил Очерет. — Помню, вы очень тряслись над той гордостью гайдамака.
— Я эту штуку, — проведя рукой по бритой голове, развязно ответил атаман, — оставил там, за Збручем, на память нашим министрам. Им все мало грошей, может, выручат за мою прическу с сотню
Вот этих-то пещерных людей, вроде Максюка и его бандитов, ютившихся в лесах и терроризировавших население Подолии, изо дня в день громили казаки Первого конного корпуса. Но находилось еще немало бандитов и авантюристов в лагерях Пилсудского и в отелях Львова. И они, выгнанные в двери и пролезшие в окно, не избежали своей судьбы, встретившись на просторах Подолии и Волыни с клинками червонных казаков и котовцев.
В тот же день мы отправили Максюка в Гайсин, в Особый отдел дивизии. А по обе стороны Збруча копошились еще максюки-христюки, которые тщетно пытались борьбой против века нынешнего вернуть век минувший.
Примак — душа голоты
На завалинке поповского дома, в котором помещался штаб, смоля козьи ножки, балагурили кавалеристы. Разговор шел о командире корпуса, которого с минуты на минуту ждали в Гранове. Из Гайсина по полевому телефону передали, что комкор, следуя в штаб 8-й кавдивизии, заедет в наш полк.
Раньше казаки почти ежедневно видели Примакова, редко покидавшего поле боя. Сейчас, с окончанием военных действий, когда двенадцать полков черво»ного казачества раскинулись на огромной территории, появление командира корпуса в части было уже большим событием.
Кто-то вспомнил, как гетман Скоропадский в восемнадцатом году обещал за голову Примакова семьсот тысяч карбованцев.
Очерет, стараясь отвлечь внимание Брынзы, в кисет которого он глубоко запустил длинные пальцы, сказал с усмешкой:
— А целого мильёна пожалел ясновельможный. Теперь, думаю, он и все десять мильёнов согласный был бы отдать.
Какой-то пожилой казак, насупив брови, сказал:
— Что наш Примак, что Котовский — это самые геройские командиры по всей Красной Армии. Их сам Ленин знает. Потому они есть защитники нашего бедного класса.
Бойцы червонного казачества — и славные ветераны, заложившие основу Первого конного корпуса, и молодежь, недавно ставшая под его знамена, — любили и уважали своего командира.
— Вот я, хлопцы, ездил в Киев, — вмешался в разговор Брынза, — посылали меня по обмундирование. Там, на базарах, интересно поют слепые бандуристы. Одну их песню я заучил.
Повставайте та звiльняйтесь
Вiд панства, крiпацтва,
Дожидае нас, врятуе
Червоне казацтво.
Ой почули козаченьки
Тугу
Веди, батьку Приймаченку,
Мы степ урятуем.
Ой, Примак, душа голоти,
Лицар ти залiзний,
Потрощив без мiри щоту,
Ворогiв Вiтчизни
— Хлопцi, стривайте! — вскочил с завалинки молоденький боец-галичанин. — Так що я вам скажу, хлопцi. Подивiться на майдан! Так то ж сам Примак до нас iде!
Все повернули головы в сторону Грановской площади. Пересекая ее, в сопровождении двух адъютантов и вестовых, сдерживая разгоряченного Мальчика, нетерпеливо перебиравшего точеными ногами, приближался к поповскому дому комкор. В казачьей форме, осанистый, с обветренным строгим лицом, Примаков казался старше своих двадцати трех лет.
Осадив горячего скакуна у входа в штаб, комкор ловко соскочил с седла. Отдав поводья ординарцу, направился к казакам, словно по команде поднявшимся с завалинки.
— Здорово, товарищи «москвичи»! — приветствовал Примаков казаков. Сняв серую смушковую папаху, чистым носовым платком прошелся по стриженой русой голове.
— А вы нас не забываете, товарищ командир корпуса, — выпалил Очерет, восхищенно посматривая на боевые ордена и знак члена ВЦИК, сверкавшие на груди комкора.
— Может, и забыл, так вы сами о себе напомнили. Банду Христюка прикончили. — Комкор сверкнул большими зеленоватыми глазами. — Молодцы, хлопцы!
— Это вот наш сотник отличился, — Сазыкин, секретарь партбюро, указал на Брынзу.
— Как рана? — повернулся Примаков к сотнику. — Не свалила?
— Как на кошке, товарищ комкор, — ответил Брынза.
— И он в долгу не остался. Максюк его надолго запомнит, — вставил слово казак Федор Тачаев [18] , московский гравер, и, смутившись, сделал шаг назад.
— Мне довелось видеть вас под Вендичанами, — заговорил Брынза. — Вот когда вы достали своей шаблюкой фроловского полковника. Хотя и не одобряю я это.
— Чего не одобряете, товарищ Брынза?
18
В настоящее время Ф. О. Тачаев пенсионер, живет недалеко от Ясной Поляны.
— Командир корпуса, а летит в атаку, как наш брат, простой сотник.
— Без этого нельзя, товарищи. Наших там был один пятый полк, а у Фролова — целая бригада.
— Ну ясно, — рассмеялся Очерет, — пятый полк да комкор — вот и получился полный штат — аж вся бригада.
— А О чем была тут у вас беседа? — поинтересовался Примаков.
— О текущем моменте, — ответил секретарь партийного бюро.
— Как раз про вас балачка и шла! — добавил галичанин.
— Что про меня говорить! — махнул рукой комкор. — Вы бы лучше про то, как скорее покончить с бандами. Не дают покоя хлеборобам.