Трудная проблема сознания
Шрифт:
Примечания
1 Не могу в этой связи не сослаться на Г. Г. Майорова, предлагающего различать три типа философии: «софийную», «эпистемичес- кую» и «технематическую» — см.: Майоров Г. Г. Философия как искание Абсолюта: Опыты теоретические и исторические. М., 2004. С. 34–105. В соответствии с этой классификацией получается, что речь в книге пойдет об эпистемической философии. Впрочем, я не уверен, что это именно разные виды философии. Не исключено, что их можно истолковать, скорее, как ее разные аспекты, в идеале связанные и предполагающие друг друга. В первых строках введения я, правда, противопоставил «позитивную» теоретическую философию и философию как некую технологию взаимодействия с реальностью. Но в конце книги мы увидим, что эта технология может развиваться в том числе на пути решения теоретических вопросов: ключевые проблемы научной философии завязаны на то, чтобы устранить кажущиеся противоречия в установках здравого смысла, а эти установки отражают структуру реальности.
2 Потребность в них говорит о том, что в крипкеанской теории референции есть своя правда.
Собственно, вот эта книга: Ebert J. J. Unterweisung in den philo-sophischen und mathematischen Wissenschaften fur die obern Classen der Schulen und Gymnasien. 4 Aufl. Lpz., 1796. S. 593.
4 Не все, правда, были бы шокированы философией артефактов. Федор Гиренок, к примеру, написал замечательное эссе «Энтелехия кваса», в котором он философствует о том, что материя кваса может вмещаться лишь в форму ковша, но не в бездушные пластиковые стаканчики.
5 Одним из любимейших занятий Остина было, как известно, изучение толковых словарей.
6 Ответ на вопрос о сущности того или иного артефакта и ответ на вопрос о правилах употребления соответствующего ему слова зачастую совпадают. Отмечу также, что, хотя вопросы о конкретных артефактах нефилософские, вопрос «что такое артефакт?» — философский вопрос и, к примеру, Мартин Хайдеггер мог бы рассказать немало интересного по этому поводу.
7 Парадокс, однако, в том, что одна из моих любимых книг — Доброхотов А. Л. Категория бытия в классической западноевропейской философии. М., 1986 — посвящена как раз этой проблеме.
Kant I. Kritik der reinen Vernimft, В 167–168. Кант именовал ее теорией «преформации».
9 Разумеется, эволюционные объяснения несвободны от трудностей. Но если говорить о Канте, то проблема в том, что он просто не видел эволюционной альтернативы, не видел алгоритма, механически порождающего целесообразность. См.: Kant I. Kritik der reinen Vernunft, В 653–654.
10 то есть для типическои ситуации, которую мы называем «восприятие».
11 Ср.: Strawson P. F. Analysis and Metaphysics: An Introduction to Philosophy. N. Y., 1992. P. 17–28.
12 Показать их соотношение можно, к примеру, с помощью такого рассуждения. Задумаемся, почему мы считаем, что окружающие нас какие-то конкретные объекты не исчезают после прекращения их восприятия? Ведь некоторые могут исчезать. Ответ таков: мы считаем, что объект сохраняется в момент, когда мы не воспринимаем его, если, как мы уверены, в его окружении нет причин, которые могли бы его разрушить. А как же быть с возможностью беспричинного уничтожения? Ясно, что мы просто исключаем ее. Подробнее я писал об этом в других местах.
13 Kant I. Gesammelte Schriften. Bd. 17. В., 1926. S. 679
Глава 1. На пути к «трудной проблеме»
Мы только что обсудили такое понимание задач философии, согласно которому главной из них является анализ соотношения универсальных онтологических установок. Одной из таких установок является убежденность в существовании «других сознаний». Уже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: прояснение ее природы совпадает с уточнением соотношения ментального и физического, а значит и с выяснением сущности сознания. Это — одна из давних забот философии: ее можно расслышать уже в знаменитом призыве к самопознанию, озвученном при самом ее рождении.
В этой главе нам предстоит понять, не вышла ли из моды эта тема. Некоторые философские проблемы и впрямь устаревают. Например, после Юма и Канта утратили актуальность доказательства бессмертия души и доказательства бытия Бога [1] . Если какая-то философская проблема выходит в тираж, это верный знак того, что она была решена, — неважно, позитивно или негативно. И это, кстати, свидетельствует о том, что в философии есть прогресс [2] . Так вот, может быть и вопрос о соотношении сознания и мозга, ментального и физического уже не интересует философов так, как раньше? Это означало бы, что и он нашел свое решение. И наоборот, повышенный интерес к данной теме наводил бы на мысли о каких-то теоретических трудностях, которые не удается преодолеть. Ведь концептуальная путаница — подлинный источник вдохновения для всех нас.
[1]
Это не значит, конечно, что периодически кто-нибудь не пытается возобновить эти темы. См., напр.: Суинберн Р. Философия религии в англоамериканской традиции // Философия религии: альманах. М., 2007. С. 89–136.
Я не разделяю точку зрения Ф. Ч. Коплстона, согласно которой историческое движение философской мысли сводится к переодеванию «вечных проблем» в новые культурные платья.
Но прежде чем понять, вдохновляет ли современных философов вопрос о природе сознания, надо установить, а сохранились ли они вообще? Со своих студенческих лет, т. е. с конца 80–х годов, я слышал рассуждения о кризисе философии или вообще о прекращении ее существования. Вспоминаю, к примеру, как наш знаменитый филолог, В. В. Иванов, на одной из лекций (которые, к слову, отличались весьма нетривиальной мозаичностью) объявил, что недавно он был в Германии и в каком-то баре — кто бы сомневался — повстречал последнего философа. Досаду Иванова можно понять, и он не одинок в своих оценках [3] . Хотя, конечно, не все столь радикальны. Более взвешенными выглядят суждения, говорящие о том, что философы не столько исчезли, сколько изменились, исчезли лишь классические философы. Показательной в этом плане была позиция Ричарда Рорти [4] . Он считал, что эра Философов закончилась, и началось время философов — с маленькой буквы. Раньше философы придумывали системы, решали кардинальные вопросы, а теперь им надо приучить себя к скромной роли посредников, налаживающих коммуникацию представителей различных дискурсов. Философия не может формулировать проблемы и разрешать их.
[3]
Дальше всех пошел, пожалуй, писатель Тибор Фишер, намекавший, что преподавателям философии в такой ситуации пора заняться чем-то более серьезным, к примеру грабежом банков.
[4]
См., напр.: Рорти Р. Философия и зеркало природы.
Хотя к мнению Рорти нельзя не прислушаться, не стоит все же забывать, что он был изгоем англо — американской философии, из которой он вышел. И сам этот факт говорит о том, что большинство англоамериканских мыслителей придерживается другого понимания задач философии. Это большинство считает, что философия способна на позитивные свершения. Иными словами, это большинство понимает философию в классическом смысле. И это не случайно. Ведь так называемая «аналитическая философия», к традиции которой относит себя подавляющая часть англоязычных мыслителей, и есть наследница классической философии, ориентированной на строгость аргументации, признание у себя специфической проблемной области и допускающей возможность реального прогресса в решении этих проблем [5] . Одним словом, беспокоиться за классическую философию в начале XXI века нет оснований. Хотя в Германии и Великобритании и в самом деле наблюдались некие кризисные явления (британцы должны поблагодарить М. Тэтчер, в свое время урезавшую академические ставки [6] ), это означает лишь то, что центр мировой философии переместился в какое-то другое место.
[5]
Основатели аналитической философии Фреге, Рассел, Мур и Витгенштейн не жаловали сам термин «аналитическая философия», но это не значит, что он имеет позднее происхождение. А. Престон отмечает, что в «номинативном смысле», т. е. как обозначение школы или направления, он употреблялся уже в 30–е годы XX века Э. Нагелем и Р. Коллингвудом — см.: Preston A. Prolegomena to any future history of analytic philosophy // Metaphilosophy 35: 4 (2004). P. 454. В описательном же смысле он встречался, по его наблюдениям, уже в конце XIX в. В действительности этот современно звучащий термин, как, к примеру, и термин «философия языка», имеет еще более глубокие корни. Так, в «Философско — медицинском словаре» Ф. Й. Циммермана «аналитическая философия» определялась как «прояснение неясностей в представлениях о наших принципах» — Zinimermann F. J. Philosophisch-medicinisches Worterbuch. Wien, 1803. S. 190. С такой дефиницией не стал бы по существу спорить ни один аналитический философ наших дней. Развитие аналитической философии в XX в. было таким стремительным, что историки философии не поспевали за его осмыслением. Ясно лишь, что на рубеже XXI в. она вступила в новый, «конструктивный» этап и на первые позиции вышли авторы, имеющие склонность к созиданию систем. Прежде всего это Деннет и Сёрл. В последние десятилетия также неуклонно возрастало насыщение аналитических текстов экспериментальными данными — ср.: Searle J. R. Freedom and Neurobiology: Reflections on Free Will, Language, and Political Power. N. Y., 2007. P. 30–31.
[6]
См.: McGinn С The Making of a Philosopher: My Journey through, Twentieth-Century Philosophy. N. Y., 2003 (2002). P. 187; Dummett M. Origins of Analytical Philosophy. Cambridge MA, 1993. P. 2.
В сдвиге философского центра нет ничего удивительного, и XX век дал немало примеров такого рода эрраций: в 20–е и 30–е годы этот центр был в Вене, потом — в Кембридже Рассела, Мура и Витгенштейна, затем на десятилетие сместился в Оксфорд Райла, Айера (ученика Райла и провозвестника «венской» мудрости), Остина и Стросона. В 60–е годы фокусом философских дискуссий стал Париж Фуко, Делеза и Деррида, а вот затем, промелькнув во Франкфурте, философский центр оказался за океаном. Сначала он был в американском Кембридже Куайна, Хомского и Патнэма, а потом и вовсе исчез, расползаясь по всей Северной Америке — хотя некоторые считают, что главный философский город в начале XXI века все же есть, и это Нью — Йорк [7] . Возможно, и это было бы даже логично — столица мира, где, как говорится, даже воздух соткан из культуры, может быть и столицей философии, но для нас сейчас важнее другое: трудности с определением «географического центра» современной философии связаны не с отсутствием периферии, а с ее интенсивным присутствием, нарушающим четкость метафоры окружности.
[7]
McGinn С. The Making of a Philosopher. P. 214. Аргументы, приводимые Макгинном, выглядят убедительно: он просто перечисляет ведущие университеты, расположенные в районе Нью — Йорка. Рассуждая об американской философии, следует напомнить, что она не является чем-то однородным в идейном плане (хотя философское сообщество в США скорее цельно, чем раздробленно, что объясняется в том числе и устоявшейся практикой запрета на работу защитившимся аспирантам в выпускающем университете — это укрепляет межуниверситетские связи). Сами американские философы полагают (см. напр.: Marsoobian A. Т., Ryder J. (eds) The Blackwell Guide to American Philosophy. Malden, 2004. P. XV), что в ней присутствуют три основные линии — собственно американская, т. е. прагматистская, континентальная и аналитическая. Но подавляющее большинство кафедр философии контролируют аналитики. В приватной беседе Дж. Райдер утверждал, что в США есть три — четыре университета, кафедры философии которых работают в континентальной традиции, и два центра прагматизма; при общем количестве философских кафедр, по данным Американской философской ассоциации за 2002 г., более 1730 (из них около 200 с Ph. D программой; среднее количество постоянных сотрудников — 6; ну а лучшей кафедрой философии англоязычного мира несколько лет подряд признается кафедра Нью — Йоркского университета (NYU) — среди 20 ее сотрудников Т. Нагель и Н. Блок). Что касается истоков аналитического движения в США, то решающую роль в его зарождении сыграли иммигранты из Европы. А. Бекерман приводит любопытное свидетельство о мнении У. Куайна на этот счет: он считал, что «начало аналитической философии в США можно точно датировать. В 1935 г. Куайн, Гудман и другие коллеги сопровождали Рудольфа Карнапа, выступавшего перед Философской ассоциацией в Балтиморе. После доклада Карнапу пришлось отвечать на возражение Артура Лавджоя, и он сделал это в характерной для него и для аналитической философии манере: "Если Артур Лавджой имеет в виду А, то р, а если он имеет в виду В, то q"» — Beckermann A. Analytische Emfuhrung in die Philosophic des Geistes. 2 Aufl. В., 2000. S. VIII.