Трудно быть ангелом

Шехова Анна Александровна

– Или вы можете позвонить, когда я буду в Москве, в мае. Позвоните, я буду ждать.

«Ну вот, теперь у меня даже есть выбор», – весело подумала я, убирая визитку Берека в тот же нагрудный карман плаща, где лежала карточка Синана.

В оставшиеся три дня я не позвонила ни Синану, ни Береку, ни еще одному, менее интересному мужчине, который привязался ко мне вечером на улице. Само наличие трех карточек в кармане погасило страх одиночества, накативший на меня в самый первый день во дворце Топкапы. Каждый день, просыпаясь в своей просторной постели, я знала, что при очередном приступе тоски достаточно взять телефон и набрать один из трех номеров. Тогда я получу

и экскурсию по Стамбулу, и бесплатный кофе, и россыпи комплиментов. У меня даже проявился некий азарт: я ждала, когда одиночество снова высунет свои уши из-за ближайшего угла. Но оно притаилось, как спугнутый зверь, а может, и вовсе решило залечь в спячку, не видя радужных перспектив.

Мне больше не было ни страшно, ни одиноко.

Все оставшиеся три дня я училась слушать себя.

Раньше мне всегда казалось: Ангел тем и отличается от простых смертных, что всегда знает, чего хочет от этой жизни. В подтверждение этого тезиса я всегда могла четко сказать – какой мужчина мне нужен, какая работа доставит радость, какой фильм стоит посмотреть вечером, как лучше всего провести выходные.

И только в дни моего стамбульского одиночества стало понятно, что это знание отнюдь не всегда вырастало на почве моих желаний.

Здесь, в незнакомом удивительном городе, где не было никаких «надо», я впервые почувствовала, как мало знаю о своих желаниях. Никто не побуждал меня вставать в определенное время и не чертил маршрут, по которому предстояло двигаться. Не было графиков и дедлайнов. Никакие обязанности и вопросы не висели дамокловыми мечами над моей головой. Кроме одной-единственной задачи: понять, чего же я хочу? Каждый день, каждый час, каждую минуту. И для меня, всегда полагавшейся на силу слова «надо», это оказалось непростой задачей. Внутренний голос или растерянно молчал, или метался, как птица в открытой клетке, которая еще не решила – а нужна ли ей эта странная свобода?

Я по десять минут маялась у стойки кафе, соображая, хочу ли съесть пирожок с сыром или больше привлекает коржик с кунжутом. Или ни то и ни другое? Хочу ли я зайти в магазин, или это просто взгляд некстати упал на витрину? Нужен ли мне этот флакон с ароматическим маслом, или просто обидно уезжать без сувениров?

Я совершенно терялась в антикварных лавках и кондитерских, выпадая из времени на полчаса и дольше. Пыталась понять – хочу ли что-нибудь из доступного взгляду? Не пожалею ли, если потрачу деньги на бронзовую шкатулку или посеребренную масленку? Завалы старьевщиков манили меня: здесь можно было рыться часами, натыкаясь на самые удивительные предметы – старые микрофоны, мотоциклетные шлемы, очки, детские игрушки, часы с кукушкой, часы с маятником, металлическую посуду, шкатулки, дорожные знаки, сумки, старые свадебные наряды, одинокие стулья, комоды, столы, зеркала, кресла, дверные ручки, ключи без замков и замки без ключей, подсвечники и т. п. В каждой лавке был свой дух и свой набор антуража: вольготное заведение Popcorn с набором вещей в стиле шестидесятых соседствовало с магазинчиком антикварной роскоши, где позолоты не было только разве что на самом хозяине, дремавшем в кресле.

Мне казалось, что моя собственная жизнь сейчас похожа на такую лавку старьевщика: завал самых разных вещей, чью ценность не угадаешь с первого взгляда. Часть товара определенно уже превратилась в хлам, которому не место на полках. Но – как бы определить, какая именно?

Возвращение

Из Стамбула я возвращалась с огромной коробкой восточных сладостей, окрепшей уверенностью в себе и безумной тоской по Тиму.

Эксперимент хотя и удался, но не повлиял на главное. Я по-прежнему любила мужа. Это чувство за пять лет стало такой же органичной частью моей

сущности, как графоманские наклонности или страх высоты. Когда я мысленно касалась перспективы расставания, на меня обрушивалась такая глыба беспросветной тоски, что не хотелось жить.

Но утро моего возвращения из Стамбула в Москву стало поворотной точкой.

Я, сонная, плелась от метро по утреннему бульвару и думала о том, что прошло всего пять дней, а кажется – не меньше месяца. Слово «соскучилась» не передавало того жадного нетерпения, с которым мне хотелось увидеть Тима.

Внезапно, когда бульвар еще не закончился, в голове мелькнула подленькая, странная мысль: «А вдруг он уже ушел к ней? Пока меня не было, собрал вещи и ушел? И сейчас я приду и найду квартиру пустой?» От этого по телу от живота прошла болезненная судорога, как при остром приступе гастрита. «Нет, ерунда, он так никогда не сделает», – я отмахнулась, прогнала негодяйку-мысль. Но мой шаг замедлился, словно оттягивая неизбежный момент.

Поднявшись на второй этаж, не снимая рюкзака с плеч, я нажала кнопку звонка. Трель разлилась за дверьми и затихла.

И ничего больше. Я подождала еще пару секунд и достала ключ.

В нашем доме ничего не изменилось с моего отъезда – по крайней мере, внешне. В тот момент я не чувствовала боли: внутри было так же пусто и гулко, как в квартире. Сбросив на пол рюкзак и куртку, я села на диван и на некоторое время просто выпала из времени. На миг мелькнула утешительная мысль, что, может, Тим вышел в магазин, но я только усмехнулась ей в ответ. Нет, все было закономерно и ожидаемо. Рано или поздно это бы случилось. Я уехала, чтобы найти силы быть одной, и нашла их. Но это был урок, а теперь начинается экзамен. Возможно, самый главный, который мне предстоит сдать в этой жизни. Я слушала пустоту внутри себя и не обманывалась: боль была там, затаившись. Она сидела и ждала своего часа. А сейчас… кажется, это называется шоком?

Единственное, что я умею делать в ситуациях, когда депрессия стоит за плечами, причем сразу за обеими, заменив собой и Ангела, и беса, это делать вид, что живу.

Я стянула одежду и пошла в душ.

Душ – божье благословение, ниспосланное не иначе как специально для женщин и Ангелов. Поток горячей воды смывает не только пыль и усталость, но и раздражение, и гнев, и даже обиду – если та не сидит в теле слишком глубоко. Душ может лечить, но только в том случае, если не спешить, а позволить своему телу находиться под потоком воды ровно столько, сколько оно хочет. Я люблю горячую воду – на пределе возможности терпения, ее жар подпитывает меня силой.

Я тщательно помыла волосы, помассировала кожу щеткой. И когда смывала медовый гель, услышала, как в дверном замке поворачивается ключ.

Тим зашел в ванную прямо в пальто. Отдернул шторку и посмотрел на меня тем взглядом, в котором соединяются и боль, и сожаление, и нежность. И от этого взгляда мне захотелось рыдать. Он выключил воду, взял большое полотенце и принялся нежно вытирать меня, укутывая махровой тканью и одновременно своими руками. Сначала мы оба молчали, и я пыталась заглушить просыпающуюся внутри боль. Его молчаливая ласка была хуже, чем холодность: словно обман, попытка сделать вид, что ничего не случилось.

– Прости меня, пожалуйста, – прошептал он, глядя снизу вверх в мои глаза. Трогательный раскаявшийся взгляд, который всегда вызывал во мне желание прикоснуться губами к его лицу, лбу, векам, губам…

И тогда я разрыдалась. Лицо, едва высохшее от воды, снова стало мокрым.

– Прости, пожалуйста, – повторил он. – Я не рассчитал время. Думал, что успею вернуться до твоего приезда.

– Лучше бы ты не возвращался!

Это вырвалось у меня само собой, но в тот момент я поняла – да, действительно, так было бы лучше.