Трудно быть хорошим

Уокер Элис

Весь мир сошел с ума. Да, так оно и было. Мать Леоноры сидела, смотрела телевизор, где уже несколько дней говорили о массовом самоубийстве в Гайане. Они приняли яд, подмешанный в виноградный напиток, и через пять минут все погибли. Все. Патрицию Херст не выпускали, как и Чарлза Мэнсона. А ее Леонора находилась в психушке. Ведь Леонора могла прославиться. Она ведь могла… но маме ничего не приходило на ум. Во всем виноват Локхардт, Леонора права. Это все по вине Локхардта. Мать Леоноры усилила звук телевизора. Сейчас сообщали о том, что кто-то кого-то застрелил и еще одного, и еще… Да, это новый способ самовыражения, если тебе сегодня нужно что-то доказать, ты просто идешь и кого-то убиваешь.

Она вспомнила о пистолете, спрятанном в коробке

из-под салфеток, и тут для нее все прояснилось. Она села в машину и поехала в Северную бухту. Без труда нашла дом, где жил Локхардт; она ведь трижды ездила туда после того, как Леонору забрали. Ставила машину напротив дома, сидела там и долго смотрела. Но на этот раз она поднялась по ступенькам и позвонила в дверь. Потом еще раз. Собиралась позвонить уже в третий раз, когда Локхардт, смеясь, открыл дверь. Она слышала, как другие люди в доме тоже смеялись: наверное, у них была вечеринка. Через его плечо она разглядела люстру, зеленую стену, заметила уголок картины. Она не могла разглядеть, что это за картина, но сразу поняла, что он очень-очень богат. У него было все.

— Что вам угодно? — спросил Локхардт, а из комнаты раздался смех. — Что вам угодно? — повторил он.

— Леонора, — сказала она. — Ведь из нее могло что-то получиться. — После этого она достала пистолет из сумки и направила в грудь Локхардта. Раздалось три выстрела, и когда он упал на пол, мать Леоноры смогла разглядеть ту картинку на зеленой стене — какие-то кубики разных цветов и разных размеров, которые, по большому счету, на самом деле не картина.

Элис Уокер

Неожиданная поездка домой в весеннюю пору

Перевела Е. Калинина

1

Сэйра медленно шла с теннисного корта, касаясь пальцами затылка и ощущая жесткость своих черных волос. Она была всеобщей любимицей. Она приближалась по дорожке к Тэлфингер-холлу, и к ней одна за другою присоединялись подруги. Шли вшестером, болтая и смеясь. Сэйра, самая высокая, первой увидела посыльного.

— Мисс Дэвис, — сказал он, стоя на месте и дожидаясь, пока стайка девушек подойдет поближе. — Вам телеграмма. — Брайэн был ирландцем и отличался неизменной вежливостью. Он держал в руке фуражку, пока Сэйра не взяла телеграмму. На прощанье кивнул, окинув взглядом всех девушек. Он был молод, хорош собой, но очень уж услужлив, и подружки Сэйры насмешливо захихикали ему вслед.

— Ну, что там? — заинтересовалась одна из них, но Сэйра долго рассматривала желтый конверт то с одной, то с другой стороны.

— Посмотрите, — сказала одна из девушек. — Какая красивая! Какие глаза, волосы, а кожа!

Пышные волосы обрамляли светло-коричневое, с высокими скулами, лицо Сэйры, ее большие темные глаза. Эти глаза завораживали — казалось, они чувствуют радость и печаль жизни острее, говорят о большем, чем сама молчаливая Сэйра.

Подруги часто докучали ей разговорами о том, как она красива. Им нравилось вытащить ее из комнаты и показывать своим друзьям, наивным и недалеким юношам из Принстона и Йейла. Им и в голову не приходило, что ей это может быть неприятно. Она была мягка с друзьями и не выдавала своего возмущения их бестактностью. Часто она уступала им, но иногда от смущения произносила неискренние фразы. Сейчас она улыбнулась, комически возвела глаза и руки к небу. Она смирилась с неуместным любопытством своих подруг, как мать смиряется с нетерпеливостью ребенка. Теперь они всем своим видом излучали любовь, смешанную с завистью, наблюдая, как она разрывает конверт.

— Умер, — сказала она.

Девушки потянулись к телеграмме.

Это ее отец, тихо сказала одна из них. — Умер вчера. О, Сэйра, — всхлипнула девушка, — мне так жаль!

— И мне!

— И мне!

— Что мы можем сделать для тебя?

Но Сэйра пошла прочь, высоко подняв голову и выпрямив плечи.

— Как она изящна! — сказала одна из девушек.

— Похожа на гордую лань, — добавила другая. Затем они гурьбой пошли в свои комнаты, чтобы переодеться к ужину.

В Тэлфингер-холле было хорошо. Общая комната, сразу

у входа, представляла собой нечто вроде небольшой выставки современной живописи, где попадались прекрасные оригинальные картины, литографии и коллажи. Правда, постоянно что-нибудь пропадало. Некоторые студентки не могли устоять перед искушением иметь самого что ни на есть подлинного Шагала — обычно эстамп, подписанный его рукой, — хотя им было вполне по карману приобрести почти такой же в городском салоне. Комната Сэйры находилась совсем рядом с выставкой, но у нее на стенах висели всего лишь недорогие репродукции: несколько Гогенов, «Голова негра» Рубенса, по одному Модильяни и Пикассо. Целая стена была занята ее собственными работами — и на всех были изображены негритянки. Она совершенно не могла рисовать мужчин-негров, невыносимо было запечатлевать на бумаге выражение униженности на их лицах. Женщины же, почтенные матери семейств с натруженными руками, таили в глазах непобежденность. Среди рисунков Сэйры висел красный плакат студенческого координационного комитета против насилия, на котором мужчина держал на руках маленькую девочку, уткнувшуюся лицом ему в плечо. Сэйра часто чувствовала себя этой девочкой, чьего лица никто не мог видеть.

Уезжать из Тэлфингера страшно, даже на несколько дней. Тэлфингер стал ее домом. Ей приходилось жить и в других местах, но здесь было лучше всего. Наверное, ей нравилась зима — запах дров в камине и снег за окном. Она всю жизнь мечтала о каминах, которые бы по-настоящему грели, и о снеге в приятную морозную погоду. Джорджия казалась далекой и чужой, но надо было собираться. Ей не хотелось покидать Нью-Йорк, где, как любил говорить дедушка, «бродит дьявол и хватает молодых дурочек за юбки». Он свято верил, что Юг — это лучшее место на свете (неважно, что кто-то постоянно портил картину), и клялся, что умрет не дальше нескольких миль от места, где родился. Было какое-то упорство даже в его сером каркасном доме и тощих, домашних животных, которые постоянно плодились. Больше всех Сэйра всегда хотела повидать именно его.

Раздался стук в дверь смежной ванной комнаты, и вошла соседка Сэйры, сопровождаемая громкими заключительными аккордами концерта Баха. Сначала она только просунула голову в дверь, но, увидев, что Сэйра уже совершенно одета и готова к выходу, подошла к кровати и, плюхнулась на нее. Это была грузная блондинка с мощными ногами молочного цвета. У нее были небольшие глазки и шея, вечно серая от грязи.

— Ты потрясающе выглядишь, — сказала она.

— Оставь, Пам, — отмахнулась Сэйра с раздражением. Она знала, что в Джорджии даже для Пам она была бы всего-навсего одной из многих хорошеньких цветных. В Джорджии миллион девушек красивее ее. Но Пам не может этого знать, она никогда не была в Джорджии, даже и не разговаривала ни с кем из черных, пока не встретилась с Сэйрой. Свое первое впечатление от их знакомства она выразила поэтически, сравнив Сэйру с «маком среди зимних роз». Ей казалось странным, что у Сэйры только одно пальто.

— Слушай, Сэйра, — сказала Пам. — Я знаю, что случилось. Я тебе очень сочувствую. Очень.

— Спасибо, — сказала Сэйра.

— Чем мне тебе помочь? Может быть, ты воспользуешься самолетом моего отца? Он устроит так, что тебя доставят домой. Он и сам мог бы полететь. Но на этой неделе он должен отправить маму на Мадейру. Ты избавилась бы от тряски в поезде, да и вообще от всех хлопот.

Отец Памелы был одним из богатейших людей мира, но никто никогда об этом не говорил. Сама Пам упоминала о нем только в критических случаях, когда ее друзьям могли понадобиться частный самолет, поезд или яхта. Например, когда кому-то нужно было изучить труднодоступную деревню, остров или гору, Памела предлагала свою помощь. Сэйра не могла представить себе такого богатства, и ее всегда раздражало, что Памела ничуть не походила на дочь миллиардера. По мнению Сэйры, дочь миллиардера не должна так напоминать лошадь, и зубы ей следовало бы чистить почаще.