Трудно быть хорошим
Шрифт:
— Он призвал тебя, в путь!
И они трогались в путь — не зная куда. Куда приведет судьба. Опять какое-нибудь захолустье, осыпающиеся стены, протекающая крыша. Опять необходимость угодить нанимателю — мучение для самолюбия отца. Но в ту пору, с какой бы энергией он ни действовал, Сэйра замечала только его тяжелую медлительность.
— Переезды убили ее, — говорил отец.
Какое теперь имело значение, что часто в бешенстве отчаяния он готов был убить их? Что однажды страшно отколотил плачущего ребенка, который позже от чего-то умер, вовсе не от этого… и что на следующий день они переехали?
— Нет, — сказала Сэйра вслух, — я думаю, это не имеет
— Ты что? — окликнул ее брат, высокий, гибкий, черный, обманчиво-ровный в обращении. В детстве у него был неуправляемый характер. Взрослым он научился скрывать свою напряженность под внешним спокойствием, энергическим спокойствием реки, готовой в любой день выйти из берегов.
Он выбрал гроб неброского серого цвета. Сэйре хотелось бы красный. Кому принадлежат замечательные слова про «глубокое, темное сопротивление мертвых», кажется, Дилану Томасу. Неважно. Есть и другие возможности для сопротивления, не только красный цвет гроба.
— Я думала о том, что мама и папа сказали свое НЕТ через тебя и меня, — сказала Сэйра.
— Я тебя не понимаю, — ответил брат. Он был в семье человеком действия. Он просто направлял всю свою сдержанную ярость против препятствия, которое нужно было преодолеть, и потом ожидал результата так же спокойно, как теперь ждал ответа сестры. Философские сомнения и поэтические ассоциации, одолевавшие ее, были ему чужды.
— Все оттого, что ты — радикальный священник, — сказала Сэйра, улыбаясь. — Ты высказываешь свою правду лично, без посредника. — Ее волновала мысль, что брату удалось внести в знакомый с детства ритуал воскресной проповеди требование перемен. И в то же время было грустно от того, что, как ни гляди, это было важнее, чем Искусство средневековья, курс 201.
— Да, бабушка, — ответила Сэйра. — В Крессельтоне учатся только девушки. Да нет, нет же, я не беременна.
Бабушка стояла, вцепившись в широкую деревянную ручку своей черной сумки, которую крепко прижимала к животу согнутыми локтями. Ее глаза поблескивали сквозь круглые очки в металлической оправе… Она сплюнула на траву рядом с туалетом. По ее настоянию Сэйре пришлось проводить ее туда, пока тело переносили в церковь. Тяжело опираясь на Сэйру своей худой морщинистой рукой, бабушка сказала:
— Надеюсь, они там действительно научат вас уму-разуму. Да и Господь всюду с нами. Мне-то очень хотелось бы правнука. И кстати, для этого вовсе не обязательно быть замужем. Поэтому я и спросила. — Она достала из сумки бутылку «Трех шестерок» и отпила из нее глубокими короткими глотками, откинув назад голову.
— Вокруг Крессельтона почти нет никого из черных, — объяснила Сэйра, наблюдая, как пшеничная водка, пузырясь и булькая, исчезает из бутылки. — И потом, я сейчас действительно много занимаюсь рисованием и лепкой… — Может быть, сказать, что ей очень нравятся работы Джакометти? Нет, лучше не надо, решила она. Даже если бы бабушка и слышала о нем, хотя наверняка, что нет, то нашла бы его скульптуры чересчур тощими. Сэйра улыбнулась, вспомнив, как трудно ей было убедить бабушку, что даже если бы в Крессельтоне не дали стипендии, она все равно нашла бы способ попасть туда. Почему? Потому что в Крессельтоне лучшие учителя. Бабушка же видела счастье внучки в том, чтобы та вышла замуж и в первый же год родила.
— Так вот, — сказала бабушка, с достоинством пряча бутылку обратно в сумку и просительно заглядывая Сэйре в лицо. — Я бы не отказалась от правнучка. — Но, увидев улыбку Сэйры, она глубоко вздохнула и с гордым видом зашагала
Проходя между рядами скамеек в церкви, Сэйра увидела затылок деда. Он сидел на первой средней скамье перед гробом. Его седые волосы были непомерно длинны и мягко вились. Когда они с бабушкой сели по обе стороны от него, он повернулся к ней и ласково взял ее руку в свою. Сэйра на минуту прижалась щекой к его плечу и почувствовала себя совсем маленькой.
Чтобы добраться сюда из города, им пришлось проехать двадцать миль по грунтовой дороге. В течение всего пути они вдыхали сильный, густой аромат жимолости, разомлевшей под жарким весенним солнцем. Церковь была невзрачная, полупризрачная, потемневшая от непогоды, с пустыми окнами и осевшей дверью. Однажды поджигатели с пылающими крестами в руках спалили ее старое деревянное здание дотла. Раскидистый дуб, под которым Сэйра любила играть в детстве, все еще возвышался посреди церковного двора, простирая свои ветви от крыши церкви до противоположной стороны дороги.
Во время краткой, но очень торжественной заупокойной службы Сэйра и ее дед были единственными, кто не плакал. Затем гроб перенесли в катафалк и отвезли на кладбище, находившееся неподалеку, совершенно заросшее, с белыми могильными камнями, похожими на руины древней цивилизации. Там Сэйра краем глаза наблюдала за дедом. Он хоронил сына, но не казался сломленным горем — спина прямая, глаза ясные, без слез. В нем было простое и величавое мужество. Он с достоинством нес груз заботы о семье и свое горе. Странно, что мне никогда не приходило в голову написать его таким, каким я вижу его сейчас. Просто профиль и никаких безликих, ничего не значащих фигур на заднем плане. Просто его гордое коричневое лицо, обращенное к свету. Униженность, которая пугала ее в лицах черных мужчин, была униженностью черных, навеки связанных белыми. Но в лице деда ничего подобного не было. Он стоял, как скала, внешне спокойный, опора и защита семьи Дэвис.
— Я как-нибудь нарисую тебя, дед, — сказала Сэйра, когда собрались уходить. — Просто так, как ты стоишь сейчас, вот с этой упрямой жесткой линией скул. С твердыми Да и Нет во взгляде.
— Тебе скучно будет рисовать старика, — сказал он, отрываясь от своих мыслей и глядя ей в глаза. — Если тебе так уж хочется, изобрази меня в камне.
Могила получилась пышной и красной. Венки разложили на одной стороне, с дороги были видны только цветы. Но ветер уже начал теребить лепестки роз, а капли дождя оставляли линялые следы на зеленых пенопластовых обрамлениях. Через неделю отторгнутые ветки жимолости, шиповник, дикий виноград и трава возьмут свое. Будто ничего не произошло.
— Что ты говоришь, вернуться домой? — Брат, кажется, был по-настоящему удивлен. — Да мы все гордимся тобой. Сколько еще черных девушек учится там? Только ты? А, есть еще одна, да и та с Севера. Это что-то да значит!
— Я рада, что ты доволен мной, — сказала Сэйра.
— Доволен тобой! Да это как раз то, чего хотела бы мама — чтобы маленькая Сэйра получила хорошее образование. Того же хотел бы отец, если бы он вообще был способен чего-то желать после смерти мамы. Ты всегда была очень смышленой. Когда тебе было два года, а мне пять, ты научила меня, как можно съесть мороженое и не запачкаться. Сначала, сказала ты, нужно немного надгрызть донышко стаканчика, а потом высосать мороженое через отверстие. А то ведь я не знал, что делать, когда мороженое начинало таять.