Трудное время
Шрифт:
Марья Николавна все смотрела на него и, должно быть, не слушала; взгляд ее перешел с Рязанова на стену и остановился; на лице у ней ничего не выражалось: оно было совсем неподвижно и только вдруг как-то осунулось, точно после трудной болезни. Рязанов замолчал и начал пристально всматриваться в нее. Слегка нахмурив брови, он водил глазами по всему ее лицу, по вытянутым и неподвижно лежащим на столе рукам ее, а сам в то же время основательно и не торопясь мял свои собственные руки, так что пальцы на них хрустели; потом хотел было вздохнуть,
– А?!
– Вдруг очнувшись, пугливо спросила Марья Николавна.
Рязанов молча доставал с окна какую-то книгу.
Она провела по лицу рукой, посмотрела вокруг и, наступив себе на платье, - ничего не замечая, - сделала было несколько шагов к двери; но тут она остановилась и обернулась. Рязанов стоял, потупившись, у окна, с книгою в руке. Марья Николавна взглянула на него и ровным, холодным тоном сказала:
– Прощайте!
– Куда вы?
– тихо спросил он.
– Я еду... То есть теперь я иду домой, а потом поеду...
– Туда?
– Да, туда, - твердо сказала она и пошла к двери.
– Желаю вам успеха, - не трогаясь с места, проговорил он уже в то время, когда она уходила из комнаты, и почти в то же мгновение изо всей силы швырнул книгу под стол и, схватив себя обеими руками за волосы, бросился вперед... Но тут же остановился, опустил руки, покачал головой, улыбнулся и стал ходить по комнате.
XV
Ночью шел дождь, и к утру погода совсем расклеилась: небо все сплошь заволокло тучами, пошла слякоть.
Щетинин сидел в кабинете на диване, поджав под себя ноги, и задумчиво смотрел в окно. В последнее время он очень изменился и похудел; да и в самом костюме его стало заметно неряшество: он был без галстуха, в старом затасканном пиджаке и в туфлях. Тут же на диване около него валялась книга; за письменным столом сидел Иван Степаныч и дописывал какую-то бумагу; из передней слышался мужичий кашель и отрывистое чавканье грязных сапог. Щетинин взял было книгу, подержал ее в руках, посмотрел, даже помуслил палец для того, чтобы перевернуть страницу, но тут же опять задумался и загляделся в окно, хотя, собственно говоря, там решительно не на что было смотреть: по двору с ноги на ногу пробирались по кирпичикам какие-то мокрые люди; по крышам, нахохлившись, сидели воробьи и уныло встряхивали мокрыми крыльями.
– Дописал-с, - резко произнес Иван Степаныч, кладя перо на стол. Извольте подписать!
Щетинин нехотя встал с дивана, лениво взял перо, подписал с одного маху: "Землевладелец, коллежский секретарь Александр Васильев сын Щетинин" и опять сел на диван.
– А я шкуру-то эту отдал выделать, - заговорил Иван Степаныч, засыпая песком бумагу.
– Ага, - равнодушно произнес Щетинин.
– Шапку хочу сделать, собачью. Скунсовая аккурат будет 1. Что застрелил-то я.
– Мгм.
– Нет, я Вас хочу спросить, - вставая,
– Что?
– Вы науки знаете?
– Знаю.
– Я хочу вас спросить, что правда это или нет?
– Да что?
– Ведь она бешеная была.
– Кто?
– А шапка-то. Ведь она от бешеной собаки.
– Ну, так что ж?
– Я слыхал, что ежели, говорят, ее близко к воде поднести, так она вся вот эдак, шапка-то, дыбом встанет шерсть-то на ней. Вы об этом в книжках не читали?
– Нет, не читал.
Иван Степаныч задумался.
– А может, и врут. Да мне, черт их возьми совсем, я все-таки сошью, решил он, махнув бумагой.
– А то еще, пожалуй, воротник выйдет к шинели. А? Собачища страшенная. Вы как думаете, выйдет? Вот эдакая вот!
Он показал руками.
– Да выйдет. Я знаю, что выйдет, - говорил Иван Степаныч, стоя перед Щетининым, - вот одно только нехорошо, - заметил он, покачав головой.
– Что нехорошо?
– очнувшись, спросил Щетинин.
– Да, говорят, в церковь нельзя в этой шинели ходить.
– Почему же?
– Да ведь он собачий, воротник-то.
– Ну, это ничего, - заметил Щетинин, - А вы вот что: Вы отдайте бумагу-то мужикам да перетолкуйте там с ними о делах.
– Эх, уж эти мне толки, - с неудовольствием сказал Иван Степаныч и отправился в переднюю.
Через минуту оттуда уже слышалась брань.
Щетинин опять задумался. В это время вошел Рязанов. На лице его заметно было желание казаться как можно равнодушнее, а потому оно выходило уж как-то слишком беззаботно. Щетинин, заметив его издали, поморщился было немного, но, взглянув ему в лицо, спросил:
– Что, ты, я слышал, нездоров?
– Нет. Я пришел проститься, - отвечал Рязанов, садясь с ним рядом на диван, - я еду.
– Как? Уже?
Щетинин привстал.
– Вместе?..
– Я еду один, - отчетливо сказал Рязанов.
Щетинин снова опустился на диван.
– Когда же?
– спросил он, переводя дух.
– Когда лошадей приведут. Я уж послал.
Щетинин молча щипал подушку.
– Что ж тебе за охота в такую погоду?
– с притворным участием спросил он наконец.
– Да заодно уж мочиться-то: не сегодня, так завтра, не все ли равно?
– Возьми тарантас хоть, по крайней мере до города доехать.
– Вот еще! О пустяках толковать.
Рязанов махнул рукой.
– Ну, как знаешь. Куда ж ты, - в Питер?
– Нет, так, куда придется. Да не в этом дело. Я ведь вот зачем, собственно, пришел...
Щетинин еще раз вздохнул и, поджав под себя ноги, обернулся к Рязанову, стараясь, впрочем, не глядеть ему в лицо.
– В последнее время, - начал Рязанов, - у нас с тобой там какие-то недоразумения вышли. Мне-то это все равно, но ты, кажется, имеешь повод быть мною недовольным, так я вот объясниться хотел на прощанье.