Трудное время
Шрифт:
– Хорошо. Пойдемте, - сказал Рязанов.
Дьячков сын весело свистнул; щенок в ту же минуту выскочил из-за куста, и они все трое стали спускаться с обрыва.
Через час Рязанов вернулся домой, усталый и по колено в грязи. Проходя по двору, завернул в кухню и попросил себе самовар.
Когда он пришел во флигель, совсем уже почти смерклось; в комнате было темно и пахло сыростью, в саду шумели деревья, и падавшие с них капли дождя глухо ударяли в окна. Рязанов зажег свечу и, не снимая фуражки, остановился среди комнаты,
Постояв несколько минут, Рязанов снял с себя мокрое платье, надел теплое пальто и, пожимаясь, сел за стол. Бумага, лежавшая перед ним на столе, была исписана мелким неразборчивым почерком и закапана чернилами. Он развернул новую книжку журнала, порывшись в бумагах, отыскал какую-то черновую тетрадь и долго сличал ее с книжкою, пощипывая бороду одной рукой, а другою водя по строкам; потом захлопнул книжку, вместе
с тетрадью швырнул ее на окно и задумался. Вошел лакей и принес на подносе чайный прибор; только что Рязанов принялся наливать, как за перегородкою послышался шорох женского платья.
– Что это Вы, нездоровы?
– с озабоченным видом говорила Марья Николавна, скоро входя в комнату.
– Нет, ничего, озяб только. Сыро. Был в лесу, ну и промок.
– Как же вам не стыдно, что Вы себя не бережете, - говорила она, качая головою.
– Хотите малины? Постойте, я вам налью. Давайте сюда, вы не умеете. А не лучше ли велеть здесь затопить? А? Я сейчас скажу.
– Да вы не хлопочите! Я вот напьюсь горячего, и все пройдет.
– Ну, да. Как же! Так сейчас и прошло. Разве можно этим шутить?
– А вы, кажется, и серьезно меня больным считаете. И зачем Вы сюда пришли?
Марья Николавна оглянулась.
– Вы что же этим хотите сказать? Я вам мешаю?
– Нет, я сказал потому, что вот Вы ходите по сырости, ноги промочите.
– А вам какое дело до моих ног? Вот это мило. Может быть, я нарочно хочу их промочить, может быть, я умереть хочу.
– Да! Ну...
– Что ну-то?
Рязанов улыбнулся.
– Смешная вы женщина, - сказал он, застегивая пальто на все пуговицы, и сел к столу.
Марья Николавна тоже села, налила ему стакан малины и поставила перед ним графин с ромом.
– Если я и умру, так обо мне плакать будет некому, - сказала она, складывая на коленях руки.
Рязанов взглянул на нее исподлобья и ничего не ответил, потом взял графин и, наливая себе рому, сказал:
– А Александр Васильич-то?
Марья Николавна махнула рукой.
– Это мне все равно.
Рязанов положил сахару в стакан, помешал и спросил:
– А другие не все равно?
– Разумеется.
–
– Ну да. однако какой я глупый разговор завела, об смертях там об разных... Бог знает что!
– Чем же глупый? Нет, ничего; разговор подходящий: сумерки, погода скверная; самое время о смертях рассуждать.
Она молча покачала головой; Рязанов подождал, что она скажет, и хлебнул из стакана. В это время где-то за садом грянул ружейный выстрел. Марья Николавна вздрогнула.
– Что это такое?
– тревожно спросила она.
– А это, должно быть, Иван Степаныч забавляется.
Она подумала, и пугливо посмотрев вокруг, сказала:
– Нет, не хочу я умирать, не хочу.
– Да вас, кажется, никто и не принуждает.
– Давайте вот что... Давайте лучше говорить о чем-нибудь другом, о хорошем. Я ведь, знаете, зачем к вам пришла?
– Ну-с!
– Я хочу поговорить с вами об одном очень важном для меня деле.
– Так что же?
– Прежде всего я хочу поговорить собственно о Вас.
– Обо мне? Ну, это предмет еще не слишком интересный.
– Для меня, напротив, очень; тем более, что с ним связаны и другие еще там разные.
– Да-с. Так что же вам угодно от меня?
– Во-первых, мне угодно, чтобы Вы со мной не разговаривали таким образом.
– Каким?
– А вот этим тоном. Я очень люблю, когда Вы с другими так говорите, только не со мной.
– Да ведь тон... Как вам сказать? Это такая вещь, которая зависит не от одного желания.
– От чего же?
– Да больше, я полагаю, от окружающей нас жизни.
– Вы хотите сказать, что в этой жизни диссонансы?
– Нет, я хочу сказать, что тон задается жизнью, а мы только подпеваем. Пожалуй, можно и повыше его поднять, да что толку? Жизнь сейчас и осадит.
– Так вы находите, - подумав, сказала Марья Николавна, - что в этой жизни (она показала рукою вокруг себя) нет ничего такого, что бы заставило Вас говорить хотя немножко не так, как вы привыкли. Хорошо. Положим, что это так. Ну, а прежде? Неужели в вашей жизни не было таких случаев, каких-нибудь там происшествий, так чтобы вы рассердились или пришли в восторг? А? Были?
– Конечно были, да что из этого?
– Ну, а теперь? Вот здесь? Ну, что Вы думаете теперь, в настоящую минуту? О своем положении, например, что Вы думаете? Скажите!
– О моем положении-то? Да что ж о нем думать? Вообще живу я теперь на летнем положении, в деревне, время провожу приятно; простудился было немного, но теперь напился малины и начал потеть; ну, вот еще думаю, что сидит передо мною женщина, хорошая женщина, и пересыпаем мы с нею из пустого в порожнее. Вот и все.
– Нет, Вы не так меня поняли.