Трудности белых ворон
Шрифт:
– Дружить… — пожал плечами Илья. – Помочь вот хочу…
– Помочь? Интересно…Странный ты какой все–таки, парень…А самое странное – мне с тобой рядом и правда легче! И дышать могу, и страх за горло не хватает, и в голове как будто яснее становится… Я это тогда еще заметил, дома у Люськи. Как это у тебя так получается, а?
Илья пожал плечами и даже попытался улыбнуться ему как можно более дружески. Только жалкой получилась эта улыбка и не дружеской совсем. Потому что за улыбкой душевного смятения никогда и не спрячешь, потому что очень уж сказать хотелось Глебу честно и прямо – вот, мол, и дружи со мной, раз легче, а от Люси отстань…
— Ладно, не грузись, парень, — глядя на него в упор, усмехнулся Глеб. –
— Как это, домой? Ты что? – всполошился Илья. – Я ведь не к тому… Я просто хотел тебе помощь предложить, вместо Люсиной…Оставайся, Глеб!
– Нет, поеду я. Ничем мне здесь не помогут, это ясно уже. Чего себя обманывать? Сейчас прямо и уйду отсюда, по–английски. А Люське с вокзала позвоню, попрощаюсь. Ты береги ее, парень. Хорошая она, и в самом деле любви достойна. Как ты говоришь – чтоб полными ложками…Ты сейчас прямо к ней и поезжай, парень…
— Так что у тебя за тайны такие, Шувалов? Колись давай… — миролюбиво спросил Петров после первой же выпитой рюмки водки, с удовольствием хрустя домашнего засола огурчиком.
— Да погоди, Петров, куда ты коней гонишь… Думаешь, я что–то приятное тебе рассказывать буду? – с трудом скрывая раздражение, ответил Андрей Васильевич. – Свалился, как снег на голову – отец он тут, видишь ли! Еще и командует сидит!
— Мальчики, не ссорьтесь! – сверкнула на них веселым глазом Татьяна Львовна. – По углам разведу! А ты, Митенька, ешь давай – с дороги же… Хочешь, я еще и яичницу сделаю?
— Митенька… — фыркнул в ее сторону Андрей Васильевич, вставая из–за стола и прикуривая у открытой форточки. – Мне этот Митенька твой, между прочим, всю жизнь перевернул в одночасье…
— Да объясни толком, Андрюха! Чем я тебя так обидел–то? – резко развернулся к нему Петров, чуть не уронив со стола свою тарелку.
— Да если со стороны посмотреть, то вроде и ничем… — медленно проговорил Андрей Васильевич. – Вроде как и не виноват ты ни в чем … А только я на себе всю жизнь этот крест обиды несу!
— Какой? Да говори уже, наконец…
— Ты Шурочку–то помнишь, говоришь? Невесту свою? Ты уехал по распределению, а она здесь осталась, помнишь?
Конечно же, Петров помнил Шурочку — он вообще всех своих женщин помнил. И Шурочку помнил — белое легкое перышко, златокудрое и божественно–хрупкое создание, до предела непосредственное и легкомысленное, из того как раз рода женщин, рядом с которыми любой мужчина тут же и начинает чувствовать себя жутко ответственным за эту их самую легкость и хрупкость. Вот и Петров тогда прочувствовал эту ответственность по полной программе: абсолютно честно и верно ждал он свою невесту в Краснодаре, куда его заслали по тем строгим временам по институтскому распределению. А Шурочка позвонила потом и огорошила – не жди, мол, замуж выхожу. А за кого – сказать не захотела… Ну что ж, он ей только счастья пожелал, и все. И невдомек ему оказалось, что выбор Шурочкин пал на друга его институтского, рыжего и серьезного Андрюху Шувалова, который вокруг Шурочки после его отъезда тут же и засуетился, и хвост свой распушил да в ЗАГС поволок в скорости. Еще и сволочью распоследней по отношению к Митьке Петрову себя чувствовал, потому как преступление же настоящее – у друга невесту отбить. Это после свадьбы только выяснилось, что у невесты, оказывается, трехмесячная беременность в наличии имеется… Вот молодой муж чуть тогда с ума и не сошел. Допрос ей настоящий устроил, с пристрастием – заставил таки Шурочку признаться, чьего ребенка она ему вместо приданого преподнесла. Она плакала, конечно, прощения просила… Да что было взять с того прощения — все равно пришлось рыжему несчастному Андрюхе принять все, как есть — не прогонять же ее обратно в общежитие из своих трехкомнатных удобств, с пузом–то?
— … Так что следующие
— Так я ж не знал ничего, Андрюха… — растерянно и виновато протянул Петров. – Ты чего?! Я когда уезжал, она мне ничего про беременность не сказала…
— Ну, правильно. Это надо Шурочку знать… Она хоть и недалекого ума, а вот хитрости ей занимать не приходится. Зачем ей было ехать по твоему долбаному распределению? Неизвестно еще, когда ты там квартиру получишь, да и получишь ли вообще. А тут я – нате вам, подарок! Рыжий, честный, влюбленный, порядочный. А главное – с трехкомнатной квартирой в центре города, с обеспеченными родителями, у которых еще и дача с машиной имеется… Знала же, что если женюсь – все равно потом не брошу, даже если она от тебя и тройню родит! Все вычислила…
— А почему ты меня–то не разыскал? Разобрались бы по–мужски как–нибудь…
— Да не мог я, Петров, не мог! Как ты не понимаешь?! Порядочность меня подвела — фамильная черта наша, интеллигентность эта моя паршиво–пресловутая, будь она неладна. Не мог, и все. Наливай давай! Чего зря душу бередить…
Петров задумчиво открутил бутылочную пробку, молча разлил водку. Взяв свою рюмку в руки, долго вертел тоненькую ее ножку в пальцах, потом одним глотком опрокинул содержимое в себя.
— Значит, говоришь, двадцать пять лет крест нес? – тяжело взглянув на Андрея Васильевича, медленно проговорил он. – Пострадал шибко, значит, от своей порядочности? Ах ты, бедный мой рыжий Андрюха! Столько лет себя грыз! А знаешь, почему?
— Почему? – с вызовом посмотрел на него Андрей Васильевич.
– А потому, что у тебя вот там, где сердце должно быть, просто дырка торчит! Она и стучит так же, и кровь по жилам исправно гоняет, а только не сердце у тебя там, а дырка…
– Господи, и этот тоже про дырки… Вот уж воистину, яблоко от яблони… — тихо всплеснула руками Татьяна Львовна и, обернувшись к Петрову, произнесла с укоризной:
— Ну, зачем ты так, Митенька? Согласись, что он ведь действительно очень порядочно поступил. Ты знаешь, мы уже пять лет практически вместе, а он никак не мог из семьи уйти — дочь боялся оставить… Зря ты так, Митенька!
— Да на хрена вообще нужна такая порядочность, Таня! И не порядочность это, а свинство сплошное… Он, видишь ли, помнил все время! Смотрел и помнил, воспитывал и помнил, любил и помнил… Да не бывает так! Не бывает такого, чтобы любовь – отдельно, а порядочность – отдельно! А я? А меня тогда на каком таком основании отцовства лишили? Вы оба, оба меня его лишили…
Внутри у него уже все бушевало от возмущения, будто его обманули как–то совсем уж по–крупному, обидели, нагло обвели вокруг пальца. На Таню он по большому счету не особо сердился – женщина все–таки, ей все позволительно. Но вот Андрюха, рыжий интеллигентный молчун Андрюха, можно сказать, сейчас ножом пырнул ему в самое сердце. Не понимал Петров такой мужицкой порядочности. Такой, которую самому себе через страдание доказывать надо – за чужой счет, получается. Мазохизм какой–то. Все шиворот навыворот, и божий дар вместе с яичницей. И что это за генетическая ревность–гордыня такая – мой ребенок, не мой ребенок… Петрову тут же и Артемка его припомнился : когда привел он мальчишку в семью, ни разу ему не подумалось, чей он на самом деле сын да от кого любимая им женщина мальчишку того рожала…Раз живет с ним рядом – значит, сын. И все. И никаких таких дополнительных страданий. И никаких доказательств пресловутой своей порядочности. И никакого интеллигентского садомазохизма….