Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя
Шрифт:
3
Шумарина забунтовала. На дворе тридцатиградусный мороз, а она вышла на построение в тапочках. Дежурившая капитан Антонина Александровна Казакова вызвала Шумарину из строя, сделала ей замечание, на что Неля неожиданно бурно отреагировала...
– А где я возьму, если у меня один сапог украли?
– Пойди в корпус и обуйся, – настаивала Антонина Александровна.
– Господи, – оборачиваясь, чтобы идти в корпус, застонала Шумарина, – и откуда только таких начальников набрали? Не люди,
Еще не прозвенел звонок, а Неля уже стояла в строю по форме. Но Казакова все же записала ее в рапорт – за грубость. И вот теперь на воспитательном часе Шумарина оправдывается:
– Она ни за что записала меня в рапорт. Антонине Александровне показалось, что я назвала ее зверем. Но я ведь не называла, я просто так сказала.
– Неля, ты все-таки обидела человека, который, между прочим, беспокоился о твоем здоровье. Можно ли полчаса выстоять в тапочках на морозе?
Я не знал причины, почему Шумарина вышла в тапочках. Скорее всего команда на построение застала ее внизу, и лень было подниматься наверх, чтобы переобуться. Шумарина, не называя причину, многословно продолжала оправдываться, только я с ней уже не спорил, понимал – не передо мной оправдывается, перед отделением, за то, что записаны на «шестое» штрафные очки. Принцип в колонии такой: чем больше штрафных очков, тем ниже место, которое займет по итогам соревнования отделение. Окажется, скажем, наше «шестое» на последнем месте – это значит: развод на работу или учебу – последними, чтобы дурь успевала выветриться на пронизывающем ветру; в баню – последними, когда о том паре, что ломит кости, остается только помечтать; отовариваться – последними, когда в ассортименте лишь сухари и консервы «Завтрак туриста». Словом, стимул довольно существенный для того, чтобы стремиться не зарабатывать штрафные очки, не быть записанными в рапорт.
После воспитательного часа Шумарина и Дорошенко остались убирать класс. Неля подметала, Оксана вслед за ней протирала шваброй. Я посмотрел на часы, потом глянул за окно, словом, на полминуты отвлекся, а между Шумариной и Дорошенко уже вспыхнула драка. Молчаливая, жестокая, бескровная. Мой окрик будто и не слышали. И лишь когда я вывернул Шумариной руку за спину, а Дорошенко, удостоив тяжелым взглядом, настойчиво попросил уйти в жилую зону, обе затихли, начали оправдываться. Оксана даже улыбнулась.
– Да мы пошутили. Вы думали мы всерьез, что ли?
– Выполняй, Оксана, что приказано. Кру-гом!
Строго, жестко, но иногда надо и так.
Дорошенко ушла. Я попробовал заговорить с Шумариной:
– Что с тобой происходит? Какие трудности? Неля, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь...
– Не надо! – Губы девушки сложились в ироническую улыбку. – Ничего не надо. На «взросляк» хочу!
Больше не удалось вытянуть из нее ни слова.
В обед, когда позвонила возвратившаяся из командировки Заря, пересказал ей вкратце о новостях в отделении, не забыл вспомнить и Шумарину.
– Устала с дороги, заеду домой, отдохну, – доносился негромкий голос Надежды Викторовны с того конца провода. – Но вечером приду, вы меня дождитесь, говорить будем с этой красавицей Шумариной.
Я тогда не знал еще, что это будет за разговор, и тем более не мог предвидеть
Заря, едва появившись в жилом корпусе, попросила дневальную позвать Шумарину в воспитательскую. Я устроился в уголке комнаты и приготовился наблюдать. Она зашла несколько растерянная.
– Вызывали, Надежда Викторовна?
– Присаживайся, поговорим.
Воспитатель веером разложила перед Шумариной письма.
– Это от воспитанниц, которые уехали на «взрослую». Ты думаешь там мед, что так рвешься?
Шумарина встрепенулась стрельнула глазами в мою сторону:
– А кто сказал, что рвусь?
– Ну как же, первая скрипка в «отрицаловке», в активе не хочешь, боишься «мусоршей» прослыть... – Надежда Викторовна четко выговаривала каждое слово, и я видел, как больно воспринимает это Шумарина. – Да, напускаешь, напускаешь на себя браваду, любишь маской цинизма попугать... Ладно, времени много нет, вот почитай-ка лучше, подумай... И я, чтобы не мешать, почитаю.
Заря взяла со стола последний номер «Огонька», развернула его. На столе остался фотоснимок двухлетнего симпатичного мальчика в клетчатом костюмчике. Неля сначала лишь скользнула взглядом по снимку, а потом подняла глаза, взяла снимок в руки.
– Какой симпатичный мальчик! Чей это?
Воспитатель, не отрываясь от «чтения», спокойно ответила:
– Твой...
– Мой Димочка?! – вскрикнула Шумарина. – Мой?!
Надежда Викторовна положила журнал на стол.
– Пока что – твой...
– Как это – пока что?
– Мальчика хотят усыновить.
Воспитанница опустила голову на кулаки. Когда подняла, мы увидели глаза, полные слез.
– Если твоего Димочку усыновят, ты никогда его больше не увидишь.
Теперь Шумарина уже не сдерживалась и не стеснялась своих слез.
– Но ведь так не бывает... Они не имеют права... Это мой сын...
– Право имеют. Ты же письменно отказалась от материнства. Или забыла?
– Что же мне делать теперь? – шептала Шумарина пересохшими губами.
– Подумать о том, чтобы скорее возвратиться домой. К сыну.
4
Брожу по цветочному рынку. Нужен букетик цветов, чтобы поздравить Надежду Ивановну Минееву с днем рождения. К сожалению, рядовому советскому учителю не все цветы доступны. Кусаются цены. Выбираю вариант оптимальный, и для моего бюджета, и для того, чтобы не стыдно было вручить. Радуюсь, что в местном магазине удалось захватить альбом репродукций «Третьяковская галерея». Художественную книгу решил принципиально не брать, так как у Надежды Ивановны богатая библиотека, боялся повтора.
Придя к Минеевой, вручаю цветы и книгу, приношу свои поздравления с пожеланиями чаще встречаться с ней в стенах колонии. Ибо считаю, что она еще может принести ощутимую пользу. На что Надежда Ивановна смеется и говорит, что вряд ли осуществится мое пожелание, потому что ее пригласили работать в инспекцию по делам несовершеннолетних.
Интересуюсь:
– И что, вы не собираетесь даже навестить нас?
– Ну, это обязательно, при первом же удобном случае. Вы же знаете, Владимир Иванович, что сердце свое я оставила там.