Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя
Шрифт:
Водолажская задумчиво уставилась куда-то в пространство.
– Пусть нс все. Кошкарова и Чичетка бойкот не объявили, но и они молчат. Не подумают даже, чтобы вступиться. Уж как Цирульникова сегодня на футбольном поле изощрялась: «О, Водолажская! Главная героиня! Одной ногой пишет, другой зачеркивает!»
Ольга неожиданно поднимает голову, и мы встречаемся взглядами.
– Ну зачем, зачем вы сделали меня главной героиней своей книги? Зачем придумали эту дурацкую фамилию?
– Как иначе? – удивляюсь я. – Можно, конечно, оставить настоящую, но разве не собираешься ты жить на свободе по-иному? Нужны тебе будут напоминания о судимости из
Оля снова опустила глаза. Надежда Викторовна к ней с очередными вопросами:
– Скажи, а Кузовлева, она тоже объявила тебе бойкот?
– Кузовлева не объявила, – отвечала Водолажская, не поднимая глаз.
– А Оксана Дорошенко?
– Тоже нет.
– В таком случае могу лишь повторить слова Владимира Ивановича: выше голову! Все, Оля, иди. И чтобы обязательно была на ужине в столовой. Не вижу причины объявлять голодовку.
Заря провожала Водолажскую до двери, а я смотрел за окно, наблюдая за воспитанницами, которые гуляли парами по дорожке вдоль охраняемого периметра. Замечаю, некоторые из них уж больно пристально всматриваются в густеющих сумерках в окно, нас разделяющее. Впрочем, не окно их интересует, а то, что происходит под окном. Я поднимаюсь, подхожу вплотную к подоконнику и почти одновременно по ту сторону стекла возникает лицо Гуковой. На устах привычная улыбка, а глаза растерянные, зрачки бегают.
– Извините, Владимир Иванович, вам холодно, наверное, я решила закрыть форточку.
Гукова захлопывает форточку и мгновенно исчезает. Раздосадованный тем, что нас могли подслушать, я возвращаюсь на место. Стул, который только что занимала Водолажская, занимает спустя несколько минут Белка, высокая, косая сажень в плечах девица с растрепанными волосами. Она оправдывается скороговоркой, трясется при этом от волнения, даже заикается.
– Не р-рада я, что с-связалась с этой В-водолажской. Она в-ведь ненор-рмальная, два р-раза так меня ударила, что...
– Ладно, не плачь, – строго произносит Заря. – Сама виновата. Объясни лучше, зачем среди ночи вызвала Ольгу в умывальник?
– Понимаете, вы р-разберитесь сначала, п-поймите. Мне сказали, что б-будут писать в к-книге о нашей ссоре. А з-зачем? Все девки с м-меня смеются. П-популярной, г-говорят, как к-киноактриса, станешь. У меня ч-чуть не истер-рика. Вот так и п-получилось. Я не хотела Водолажскую б-бить. Это первая д-драка.
Надежда Викторовна налила Белке из графина стакан воды и, лишь после того как та выпила, продолжила расспросы.
– Как ты относишься к КВП, Лена? Что там в комиссии – мусорши, мильтовки или как?
– А, что КВП, – Белка замахала руками. – Здесь все это д-детский сад.
– А там? Ты была на «взрослой», знаешь?
Воспитанница опустила глаза.
– Знаю, по р-рассказам.
В воспитательской зависла пауза. Кому-то нужно было ее нарушить.
– Может, вас помирить с Ольгой? – спрашиваю у Белки. – Пригласим ее, и здесь вот, – очерчиваю рукой полукруг, – вчетвером и поговорим.
Лицо воспитанницы вмиг залило краской.
– Нет, никогда! Не п-представляю этого...
Когда дверь за Белкой закрылась, Заря подняла на меня уставшие глаза.
– Нужно докладывать замполиту. Какое наказание предлагаете для Беловой?
– Никакого.
– Почему так?
– Если бы Белова спрашивала о наказании, – пытаюсь я наиболее полно обосновать свою позицию, – если бы она начала выяснять, не повлияет ли этот случай на ее УДО, тогда другое дело, а так мое мнение однозначно: без наказания.
Надежда
– Предложение Владимира Ивановича принято – наказывать Белову не будем...
4
Сумерки уже окончательно сгустились. Включены мощные прожектора на вышках. Зорче всматриваются в полоску земли вдоль охраняемого периметра часовые. Только воспитанницам, танцующим на плацу под музыку «Машины времени», нет до этого дела: ко всему привыкли, не замечают...
Я долго стоял у арки, разделяющей жилую и производственную зоны, наблюдал за девчатами. Подошел спортинструктор лейтенант Бастанжиев, остановился рядом.
– Хороши девчата? – спрашивает громко, чтобы перекричать «Машину». – Моя школа!
– Хороши, – признаюсь. – Хорошая школа.
Мои симпатии издавна на стороне аэробики, поэтому душой я не кривил. Но здесь аэробика особая, не та, что на цветном экране телеприемника. Представьте себе сотню увлеченно танцующих девчат в черных халатах с белыми прямоугольниками именных бирок. Танцующих организованными рядами. Танцующих по часу или даже два кряду. Знаю, многие скажут: «Мед на зоне. Больно уж сладкое им наказание за совершенные преступления». Не соглашусь. Здесь, в колонии, многому необходимо учить воспитанниц заново, в том числе и танцевать. Вот Шумарина устала, отошла в сторонку. У нее спрашиваю:
– Ты танцевала на свободе?
– А то?.. Конечно, танцевала.
– Трезвая?
– Еще чего! Разве на дискотеку ходят трезвыми!
– Где появился вкус к танцу, понимание танца?
– Не знаю... – задумывается. – Может, здесь?
Беседуя, я продолжаю наблюдать за танцующими. Ищу глазами воспитанниц шестого отделения и не нахожу.
– Где наши все? – спрашиваю у Шумариной.
– В разных местах, разбились на группы, совещаются.
– Ну, а ты что же?
На лице колонистки возникает открытая обезоруживающая улыбка. Меня даже поражает иногда: почему Шумарина до сих пор в «отрицаловке»? Впрочем, сам виноват, плохо работаю.
– Не для меня это – шептаться по углам, – отвечает она на вопрос, и тут же старается начисто развеять иллюзии, возникающие на ее счет. – Мне, конечно, предельно фиолетово, но не стоило бы вам за Водолажскую заступаться. Мы вам очень не советуем...
Опять это «мы». Мы – это «отрицаловка». Почему все-таки «отрицаловка» столь настойчиво продолжает давать мне подобные советы?
5
В поисках своих воспитанниц я обошел спортплощадку. Нашел одну только Кошкарову, сидевшую в одиночестве на скамейке зрительской трибуны. Она отбывает срок наказания по статье 108 Уголовного кодекса республики – заражение группы лиц венерическими заболеваниями. Через несколько недель ей выходить на свободу; активная, подвижная, всегда улыбающаяся Кошкарова последнее время – чернее тучи. Я догадываюсь – боится мести. Хотя и вина ее относительная. Главный ее недостаток – слабоволие, неумение отказать. В тринадцать лет она перестала быть девушкой, потому что так очень захотелось одному из дворовых «королей». А потом ее приглашали и «водили на крышу» кому только не лень, стоило чуть припугнуть ее.