Трудный ребенок
Шрифт:
Не нужно нарушать традиций. Пусть финальный аккорд, наконец, прозвучит.
Казалось, весь мир остановился в том моменте. Не существовало ничего только я и он. Начало пути пришло в конец.
Его бледное лицо в свете звезд — порочное и ангельское одновременно. Чужое. Для меня.
Мокрая ладонь, удивленный взгляд, боль — и я уже не понимаю, чьей боли там больше.
Вся суть в том, что у каждого своя правда. Это правильно. Человеческая природа, ничего не поделаешь. Каждый оценивает
Я закрыла глаза и позволила кену сделать свое дело.
Сначала у хищного восстанавливается жила. Наполняется кеном, как истрескавшаяся земля влагой, оживает, пульсирует. Затем затягиваются раны на теле — даже те, что нанес сольвейг. Даже те, что на первый взгляд смертельны. На это нужно время — недели, а может, месяцы.
Заживает ли душа? Сколько нужно времени, чтобы дыхание перестало причинять боль? Пройдет ли когда-нибудь это щемящее чувство потери от того, что никогда тебе не принадлежало?
Это мне предстояло узнать.
Я поднялась на ноги. Альрик исчез, словно его тут и не было. Влад лежал на спине, его руки царапали бетон, дыхание было прерывистым и хриплым. Ванильный запах постепенно рассеивался, растекаясь невидимой дымкой над широкой гладью Дуная.
Город сверкал огнями, величественно раскинувшись на берегах. Наверное, он бы понравился мне. Наверное, я бы даже смогла его полюбить...
Мирослав положил руку мне на плечо.
– Ты правильно поступила.
– Доставь меня домой, – устало попросила я...
...После Будапешта с его величественными зданиями, памятниками архитектуры, широкими набережными и миллионами огней, Липецк казался маленьким и провинциальным. Грязным. Но родным.
Мирослав вернулся. Ему нужно было помочь другу. Я его понимала — в какой-то мере. В конце концов, у нас разные пути. Разные судьбы. И я осознала, что именно сейчас, потеряв последнее, что наполняло мою жизнь смыслом, я, наконец, освободилась по-настоящему.
Впрочем, оставалось кое-что еще.
Я вытащила из кармана телефон. Странно, но он не разбился при падении.
Никогда еще мне не было так страшно набирать номер. Несколько движений по сенсорной панели, смазанное фото и один клик. Гудки показались вечностью – пронзительно тоскливой. А женский голос, как приговор.
– Катя, – прохрипела я в трубку. – А Глеб...
Закончить я не смогла – голос сорвался, слова опрокинулись в пропасть, как ковш ледяной воды в расплавленную лаву. Зашипели и изошли паром.
Молчание защитницы, гулкий стук сердца и слова:
– Он в ванной.
Резкие и пропитанные неприязнью. Но приносящие облегчение. Катя помолчала немного, а затем добавила тихо:
– Оставь его в покое, а? Ты же ему дышать не даешь. Давишь и давишь, как пресс.
В висках стучал пульс, мысли в голове путались. Она ревнует, что ли? Ко мне? С чего бы? Впрочем, не все ли равно? Я улыбнулась.
Он жив. Жив! Как же все же прекрасно, что и я, и он – мы оба живы! А значит, все у нас будет хорошо.
Грудь расширилась, впуская воздух — сладкий, пьянящий эликсир жизни. Я немного постояла на улице, наслаждаясь, а затем шагнула в свой подъезд.
В квартире было тихо. Я приняла душ, закуталась в халат и села на диван. Включила телевизор. На экране мелькали картинки, но я не вникала в содержание телепередачи. Просто сидела и пялилась в экран, без мыслей и эмоций.
Опустошенная.
В дверь позвонили, и я поморщилась. Видеть никого не хотелось. Может, не открывать? Сделать вид, что меня нет?
Ночной гость не унимался — все звонил, и звонил. Слышно было, как он копошится под дверью. Мне стало противно. Почему-то я точно знала, кто пришел. Мирослав, кто же еще. Сейчас начнет рассказывать, как ему жаль...
Я подошла к двери и нехотя открыла. На пороге стоял Глеб. Растрепанный и взвинченный.
– Что у тебя стряслось? – спросил строго и протиснулся мимо меня в квартиру.
Я закрыла дверь и повернулась к нему.
– Тебя Катя не заругает?
– К чертям Катю! Полевая, что случилось?
Я вздохнула.
– Я видела драугра. Но ее уже нет. Все закончилось, а я очень устала...
– Фига се! – Глеб присел на трюмо и растерянно посмотрел перед собой. – Я думал, ты жахнула Вермунда. Он такой потрепанный вернулся. И мокрый.
– Ты прав. – Я кивнула. – Жахнула.
Медленно и безэмоционально я рассказала Глебу историю Киры. Он хмурился, изредка поднимал на меня полные недоверия синие глаза, качал головой и шумно дышал.
Я стояла, прислонившись к стене, отбиваясь от ненужных эмоций, стараясь остаться в реальности. Не думать о Кире, о том, что я...
Нет! Она всегда была лишь драугром, желавшим мой кен. Никогда она не была моей дочерью, никогда я не любила ее. Не боролась за нее. С ней.
Не сдалась.
– Что будешь делать теперь? – спросил Глеб, глядя в глаза, и мне показалось, в его взгляде читался страх. Не увидеть меня. Потерять навсегда. – Ты же не...
– Нет, – уверенно сказала я, а затем уточнила: – Пока нет. Но уеду. Найду сольвейгов и узнаю о себе больше. А там решу.
Мы еще долго молчали, сидя на диване. Каждый в своих мыслях. Глеб наверняка сочинял план, как отомстить Владу, а я... я жила. Дышала, прикасалась к ткани обивки, слушала звуки, издаваемые телевизором, и думала, что могла бы никогда больше ничего из этого не делать.