Трудовые будни барышни-попаданки 5
Шрифт:
— Мушка, парадный вход — не единственный. Можем войти, даже прорваться…
Обсудить дерзкую идею не успели — из дворца вышел, верней выбежал, Милорадович. И не юноша, а понятно, почему балерины без ума. Полон молодецкой прыти.
Правда, приблизившись, он сбавил шаг и сделал лицо воистину печальным. Поцеловал мне запястье, потом не просто приветствовал — обнял Мишу, как друга.
— Эх, Михаил Федорович, вам, всезнайкам, уж известно, какое горе приключилось. Горе, горе… Горе — не беда! Беды для всех нас как раз-то и удалось избежать.
Я изо всех сил сделала
— Сами слышали, Эмма Марковна, говорят, что есть некая бумага, предлагающая обойти законный порядок престолонаследия. Говорят, или есть на самом деле — не так важно. Теперь точно известно: все выйдет по закону. Корону примет старший брат, а не младший. Получено уверение, — генерал-губернатор повернул голову, взглянул на дворец и кивнул, — младший брат присягнет без нареканий.
Вслед за Милорадовичем из дворца вышел генерал Воинов — командир Гвардейского корпуса. Взглянул на нас с неудовольствием, но с Милорадовичем спорить не стал — раз мы допущены к тайне, то допущены.
— Следовать закону — достохвально, — неторопливо ответила я, стараясь не показать тревоги и горечи, — но получено ли уверение от старшего, что он примет корону?
Теперь с удивлением взглянул уже Милорадович.
— Так вы разве не для этого ездили в Варшаву: уверить Константина Палыча, что он лучший государь, чем младший брат? Впрочем, как мы все присягнем, — сказал Милорадович, понизив голос, — деваться старшему брату будет некуда. Извольте царствовать.
И чуть улыбнулся, понимая неуместность смеха.
А я застыла. Вернулась из Варшавы победительницей… Такой себя сочла. Не выяснила, какое донесение прислал тамошний генералитет своим друзьям-генералам в Санкт-Петербург.
Простенькая интрижка, а вот попалась…
— Пойдем мы, — сказал Милорадович. — Думаю, Эмма Марковна, великий князь вас сегодня не примет.
И не поспоришь. Человек отходит от мощного морального прессинга. И мы как утешители ему не нужны.
— Такой день рождения запомнится, — сказал Миша, когда мы садились в сани.
На другой день, рано-рано, Сашку пригласили в Аничков дворец — попрощаться. Не с тезкой, а с дворцом. Николай Палыч с семейством переезжал в Зимний. По инициативе вдовствующей императрицы — хотела быть поближе к детям. А может, и генералы настояли.
Сын вернулся вечером, не особенно радостный. Во-первых, предтраурная атмосфера, когда ждут печальной вести со дня на день, хуже траурной. Во-вторых, тезка был расстроен недавним конфликтом с отцом.
— Спросил у него: «ПапА, так тебе скоро будут присягать?» Отец сердито ответил, что старшему брату присягнул. А когда Саша удивился, то разгневался и чуть его не высек. «Константин станет императором по закону, не знаешь разве?!»
Я только вздохнула. Великий князь и будущий царь проявил вчера слабость, после чего поспешил явить силу. Как домашний мальчик, у которого гопник отобрал мобилу со словами: «Даришь? Ну, я беру». А жертва ограбления принялась уверять себя, что да, действительно подарил.
Это чувство Николай Палыч сохранил на ближайшие два дня, когда в столицу пришло печальное известие. Генералы опять его навестили, напомнили, что надо присягнуть брату Константину. Великий князь присягнул. Позже члены Государственного Совета осмелились распечатать письмо покойного царя и спросили Николая: как же так, ведь вам присягать должны?! Будущий царь пылко и отчаянно попросил вельмож поклясться в верности брату, добавив, что иных предложений даже слушать не станет.
Государственные мужи поддались давлению — присягнули. История шла своим чередом.
Все эти подробности я узнала во дворцах и салонах. Как-то не сразу сообразила, что после третьего сбывшегося пророчества все мои благотворительные и коммерческие дела отошли на второй план. Меня приглашали, меня зазывали и шепотом спрашивали: будет ли царствовать Константин? А чаще в утвердительной форме: «Так теперь наш государь Константин Павлович?»
Пророчицы имеют право капризничать. Я улыбалась и, немного потомив собеседника — чаще собеседницу, — говорила:
— Кто-то недавно очень поторопился, и эта торопливость к добру не приведет.
Если обижались и говорили, что мои прежние пророчества были определенные и конкретные, то сообщала:
— Когда настанет время, я скажу правду о том, что произойдет до конца года. Но только когда будет нужно.
На лицах графинь и княгинь было разочарование с оттенком пресыщенности: хотели узнать будущее — не удалось. И я видела за этим праздным любопытством пока еще не тревогу, а ожидание. Будто светский Петербург смотрел авторский фильм, когда вроде бы все предсказуемо, но что-то еще должно случиться.
Меня же в эти дни больше интересовали люди, готовые действовать. Я знала, что легкость присяги Константину сперва привела в отчаяние членов тайных обществ. Но потом они решили ждать и готовиться.
Произвела небольшую разведку — посетила модель-камеру Адмиралтейского музея, фактически музея флота, которой заведовал Николай Бестужев. Давно обещала зайти и наконец-то нанесла визит.
Разговор с моряком-декабристом вышел странный. Конечно же, обсуждали морские дела, я рассказывала о технических новинках. Слегка поспорили о преимуществах и недостатках гребного колеса, винта и водометного двигателя. Пригласила в усадьбу 4 декабря.
Сама же напрягла всю психологическую интуицию, всю практическую чуйку. Человек явно не высыпается — ночная работа или ночные заседания. Недавно испытал разочарование. Но надежда осталась.
А еще диалог напоминал поединок рапиристов в непробиваемой броне. Каждый знал, что собеседник знает гораздо больше, чем говорит. И чувствовал — не выведать. Лишь пару раз, обсуждая речные маршруты и корабельные механизмы, Бестужев проговаривался о некоем шансе, который выпадает лишь однажды.
Когда расставались, я напомнила о приглашении и намекнула, что домашняя обстановка располагает к откровенности.