Труды по россиеведению. Выпуск 5

Коллектив авторов

ХХ век был для России не только поражением, но и победой. Повторим: именно в этом столетии русский народ стал субъектом своей (и мировой) истории. Звучит, конечно, странновато. Когда же над ним ставились такие эксперименты? (Идти в колхозы, в коммунизм.) Да, никогда. Но и никогда он не решал сам свою судьбу. Уже не было просвещенных русских политиков, просвещенных русских властителей. Были Сталин и ЧК. И вдруг этот самый народ взял и сказал: не хочу сдаваться германцу, не хочу Сталина, не хочу ЧК – и последовал маленковско-хрущевско-брежневско-косыгинский период. Впервые в русской истории не цари, не графы Толстые (Львы и проч.), не графы Уваровы и проч., а «просто русские»

могли сказать себе и о себе: вот я и делаю ракеты, перекрываю Енисей, и даже в области балета я впереди планеты всей. В этом был великой ответ русского народа на то, что ему было предложено русской историей в ХХ столетии.

О конституционной легитимности (опыт Германии)

ХХ – начало XXI в. показали, что развитие государства и общества, конечно, не предопределено, но во многом зависит от того, на каких основаниях происходит утверждение нового порядка. Дело в том, что последние сто лет, начиная с Балканских войн и Первой мировой, происходила очень активная перекройка политической карты Европы. Иными словами, речь идет о различных видах легитимности. Причем если ранее мы знали три основных типа легитимности: сакральную, правовую и историческую, то теперь к ним добавились некоторые иные.

Мне уже приходилось касаться темы «легитимность». Но трансформация политической ситуации в стране, появление ряда законов, имеющих в целом запретительно-ограничивающий характер, все более громкие призывы к изменению Конституции (скажем, отмене ст. 13 – «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной»; или предложение депутата Е. Мизулиной внести в Преамбулу Основного закона запись о роли православной религии в истории России («фундамент»)) заставляют нас вновь обратиться к этому вопросу. И каким бы далеким от нужд повседневной жизни, каким бы «теоретическим» он ни казался, убежден, от того, как он решен, во многом зависит устойчивость всякой социополитической системы.

Классический пример – Германия. Она четырежды в этом столетии переучреждалась: в 1919, 1933, 1949 и 1990 гг. Веймарская Конституция 1919 г. зафиксировала весьма странное состояние этой страны. На развалинах Второго рейха была создана республика. Однако первая статья Конституции гласила: «Германский рейх есть республика» (рейх в переводе на русский империя). То есть рейх стал республикой. Во главе этого рейха стоял не кайзер, а президент, который избирался на семь лет. Практически не было никаких ограничений типа «на один срок», «на два срока». То есть в принципе был возможен пожизненный президент. И еще одно изменение: парламент получал бльшие права, чем имел в эпоху Вильгельма II. Но в принципе в политико-правовом отношении Веймарская республика была исторически закономерной модернизацией вильгельмовского режима.

В скобках скажем: в отечественной науке мало обращают внимания на схожесть властных конфигураций Германии согласно Веймарской конституции и Франции согласно Конституции Пятой Республики. И понятно почему: слишком исторически далеки друг от друга 1919 и 1958 гг., слишком далеки друг от друга исторические традиции Франции и Германии. Здесь интересно другое: как в различные исторические эпохи и в различных политических культурах работают схожие юридические модели. Во Франции получилось в высшей степени успешно, а в Германии она привела к катастрофе.

Однако вернемся к теме легитимности. Правовая в веймарскую эпоху была двоякой: а) сама республиканская конституция; б) связь с немецким рейхом. Подчеркнем: эта связь носила не только исторический характер, что вполне понятно, но и закреплялась юридически (рейх есть

республика). Важнейшей легитимностью Веймарской республики был также Версальский договор, который, по известному выражению, «поставил Германию на колени». То есть веймарский порядок вырастал из поражения в войне, национального позора и унижения. Естественно, что для большинства немцев Веймар стал по преимуществу результатом распада не только могучей, прогрессировавшей, энергичной мировой державы, но и некоей привычной нормы, нормальности. Это и привело к ситуации, которую зафиксировал Т. Манн: «республика без республиканцев, демократия без демократов».

Кстати, и в самом тексте Конституции 1919 г. слово «республика» употреблено лишь один раз (в первой статье). Когда говорится о стране, всегда используется «рейх». И по всему этому Основному закону сплошные: рейхспрезидент, рейхсканцлер, рейхстаг, рейхсрегирунг, рейхсминистр, рейхсвер и т.д. Да и вторая главная часть Конституции называется «Основные права и обязанности немцев». Не граждан, но – немцев!

Сегодня ретроспективно совершенно ясно, что у такой Германии было два пути: усиление демократического потенциала, заложенного в Конституции, и демократического потенциала самого общества или диктаторский реваншизм. В целом Германия пошла по второму пути, «обогатив» его взрывом звериного национализма и мобилизационно-тотальных технологий. Здесь, конечно, громадную роль сыграл великий экономический кризис, «отменивший» возможность социальной демократии и подтолкнувший страну к тотальному дирижизму (элементы мобилизационного дирижизма были характерны тогда для всех стран – США, СССР, Аргентины, Японии и т.д.).

Понятно, что режим, построенный на таких легитимностях, был непрочным.

Национал-социалистический порядок тоже имел букет легитимностей. Включая, кстати говоря, и отрицательную, т.е. легитимность преодоления поражения, унижения и отказа от веймарской демократии. Эта негативная легитимность порождала легитимность позитивную: мы встанем с колен! Мы это можем! Мы это сделаем! И как обязательное следствие: мы им отомстим! – внутри национал-предателям и «пятой колонне», вовне западным плутократам, мировому еврейству и жидобольшевизму.

С точки зрения правовой легитимности гитлеровский порядок был, так сказать, двойным. Это, кстати, зафиксировано в классической книге Эрнста Фрэнкеля «Двойное государство». Согласно Фрэнкелю, в 1930-е годы элементы веймарской системы сохранялись. Хотя по мере приближения к войне и в ходе войны заметно уступали свое место нацистской чрезвычайщине. То есть национальный социализм в ходе своей эволюции вытеснял остатки Веймара. Попутно заметим, что диктатор внес изменения и в саму Конституцию 1919 г. «Законом о главе Германского рейха» от 1 августа 1934 г. он объявлялся и рейхспрезидентом, и канцлером одновременно. 2 августа, т.е. на следующий день, умер Гинденбург, и Гитлер упразднил пост президента, теперь он был «фюрер и рейхсканцлер».

С этого момента (1934) Германия обрела еще одну легитимность: фюрерскую. Ее можно квалифицировать как квазирелигиозную, но это не вполне исчерпывает ее содержание. Я думаю, что должно быть найдено какое-то иное определение. Дело в том, что, с одной стороны, фюрерская легитимность была зафиксирована в лозунге: «Адольф Гитлер – это Германия, Германия – это Адольф Гитлер». С другой – известно также, что движение так называемых немецких христиан (протестанты), в которое вошло до четверти протестантских священников, утверждало, что Гитлер есть явление арийского Христа. И в этом смысле фюрерская легитимность являлась одной из важнейших, фундаментальных для всего порядка.