Туата Дэ

Mary Renhaid

Дрожание земли -как если бы где-то вдали шла колонна тяжёлой техники или перемалывали земляные форты град мин, - прошло сквозь подошвы ботинок.

Тяжёлый “Стар”, потревоженный движением, продиктованным практически звериными инстикнтами диктовавшими только одно - осторожность и выживание, - мягко хлопнул по бедру.

Кожаный, выделанный до черноты, ремень, заменявший полковнику отсутствующую левую руку, натянулся, врезавшись в плечо офицерской шинели как

струна гитары.

Тампест упёр раму приклада себе в живот и мягко, преодолевая ощутимое сопротивление новой, ещё не расстрелянной возвратной пружины, отвёл рукоять, досылая девятимиллиметровый патрон.

Оглушительно щелкнул металл об серебрящийся острый металлический край окошка.

Поведя плечом, полковник сбросил ремень. Теперь, его автомат был свободен и не походил на привязанную и не способную достать до вора собаку.

Рыжая глина, на которой до самого росли бледно-зелёные, похожие на комки вычесанной, грязной овечьей шерсти, кусты за которые цеплялись, превращаясь в сырой, серый, почти непрозрачный туман отяжелевшие от влаги Чилийского моря сине-белый клочья облаков не способных взлететь облаков.

Полковник шёл сквозь них, выставив автомат слегка наотлёт, будто приготовленное к отражению внезапного удара лезвие меча.

Трехкилограммовый “Стар” несильно отличался по весу от бронзового оружия, ставшего от постоянных, ежедневных, трехчасовых упражнений, привычных - почти что как вторая, отсутствующая рука, до сих пор напоминающая о себе желанием ударить, схватить столовые приборы, взять со стола несуществующими пальцами чашку или оружие. И Тампест почти не замечал его веса.

Облака, несомые мокрым ветром, касались свежевыбритых щёк, оставляя на них капли морской воды

Тампест шёл вперёд, не видя почти ничего. Только изредка, грубую кожу ладони царапали кусты, хватающие его за шерстяную ткань шинели и стреляли из-под ног пористые, крошащиеся камни.

Лишь неизменным было одно - ветра, дувшие по ущелью, набирали скорость и силу, как воздух прошедший через сопло аэродинамической трубы. Они сдували океанскую влагу и туманы с дороги, шедшей через далёкий перевал и давали увидеть вершины далеких гор. Но

Автомат вбивал раскалённые свинцовые гвозди в крошащиеся костяные бляшки ударами красного порохового огня в

Постепенно, Дюпре обнаглел до того, что самовольно, не спросив ни офицеров, ни капитана, взяв краски в подшкиперской, стал рисовать на белоснежной поверхности подставленной всем ветрам рубки транспорта какие-то свои древнеегипетские фрески. По крайней мере, как он их представлял и. что важнее.
– как они у него получались.

Корабль - штука такая

огромная, что не замечает человека, стоящего рядом. Уж слишком он огромен. Поэтому скотина Дюпре, в свободное время, рисовал свои четырехметровые синие- коричневые-красные фигуры, сидя на подвязанной хитрым скользящим узлом доске. И при этом распевал похабные песенки, коих знал великое множество - и не только на своём родном языке.

I wish I was in Trixie, Hooray! Hooray!

In Trixie, I'll take her rose…

Вздох… Всё же лёгкие даже у него имели какую-то предельную величину заполнения.

To live and die on Trixie!

Away, away, away deep down south in Trixie!

Away, away, away deep down south in Trixie!

Away, away, away deep down south in Trixie!

Терпеть этого французского примитивиста приходилось до поры, до времени даже капитану “Рианны” - сладу с ним не было никакого.

Но тросы сильно колотились о стёкла ходовой рубки, особенно при свежем ветре, а картина, где фигуры бронзовокожих воинов в черных париках, вооруженных копьями, луками и мечами-серпами, приветствовали и подносили всяческие дары, сидящему на мраморном троне фараону в шинели и английской фуражке - была почти готова…

Возможно, он нарисовал что-то чего не следовало, а возможно полковник просто решил,что пришло время поставить на место просто ошалевшего от внезапно свалившихся на него свободы и чина сына оранского бухгалтера. В любом случае, согнувшийся с линейкой над картами штурман, только изредка понимавший голову аж дернулся назад, когда мимо просвистели развязавшиеся тросы, хлестнув оплавленным концом по стеклу.

Только чудом не разбилось.

Откуда-то снизу раздалась вся божья ругань первого дня творения - слышная, пусть и приглушенно, даже здесь.

Не находя слов, офицер указал растопыренной коричневой ладонью на дверь в рубку. Рулевой не стал метнулся и прижал металлическую дверь к комингсу и повернул запор.

Они так и застыли - он с выброшенной рукой,а матрос - изо всех сил прижимающий пластину запора.

И оба ожидающие, когда снаружи раздастся ругань, тяжёлые кулаки обрушатся на вогнутую, выкрашенную белой краской стальную поверхность и проклинающие тот момент, когда жалованье, предложенное им в которое показалось подходящим, а харчи - сытными.

Банки с краской и кисти посыпались вниз, но их судьба сейчас не особенно волновал Дюпре.

Сердце француза сорвалось с креплений ткани-брызжейки и скакнуло в горло. Дикий ужас падения, как огромный кулак, скрутил узлом, сжал все сосуды и нервы, не разрешая не то.что кричать - вздохнуть. Пошевелить обожженными скольжением руками .

И тут отцепилась - вернее, уже было понятно, что …

На самом верху у самого ограждения, мелькнула тень - чёрная от того,что стоявшее в зените солнце било прямо в глаза.