Туманян

Григорьян Камсар Нерсесович

Высокую оценку дал Брюсов средневековой армянской лирике, о которой он писал: «Сияющая всеми семью цветами радуги, переливающаяся блеском всех драгоценных каменьев, благоуханная, как полевые цветы и как изнеженные ароматы, то лепечущая, как лесной ручей, то рокочущая, как горный поток, знающая усладительные слова нежной любви и обжигающие речи торжествующей страсти, всегда стройная, гармоничная, умеющая подчинять части общему замыслу, — средневековая армянская лирика есть истинное торжество армянского духа во всемирной истории…»

В характеристике Брюсова упускались из виду социальные мотивы. Русский поэт не говорил о том, как в армянской лирике «все сильней звучал, — как говорит А. Исаакян, — протест против созданного богом мира, против рока и смерти,

глубокая. ненависть к несправедливому общественному строю, ропот крестьянина, насмешки над духовенством». Развитие армянской поэзии на протяжении многих веков показывает, как росла ненависть народа к своим угнетателям.

Туманян радовался и от души приветствовал Брюсова, благодаря блестящим переводам которого русский читатель впервые знакомился с поэтическими богатствами Армении, в частности и с песнями известного ашуга — поэта XVIII века Саят-Нова.

В литературных кругах, где Туманяну принадлежала роль руководителя и вдохновителя, Саят-Нова был всеобщим любимцем. Творчеству армянского народного певца посвящались специальные вечера, на которых с исполнением его песен выступал ашуг Азири⁷⁵ со своим ансамблем. Туманян придавал огромное значение популяризации наследия Саят-Нова.

Брюсов не был первым переводчиком Саят-Нова. Еще задолго до него, в самом начале 50—60-х годов прошлого века, русский поэт Я. П. Полонский впервые обратил внимание на богатое поэтическое наследие Саят-Нова. Он, будучи в Тифлисе, поместил на страницах газеты «Кавказ» статью, в которой рассказал о жизни и песнях армянского ашуга: «Бедный армянин по происхождению, ткач по ремеслу, сазандар или певец по влечению души своей, гуляка в юности, отшельник в старости и, наконец, христианин, с крестом в руках убитый врагами веры на пороге церкви, — вот кто был Саят-Нова».

Русский поэт правильно определил характер высокого дарования Саят-Нова, как «поэта чисто лирического». «Для своего века, — писал Полонский, — для Тифлиса, состарившегося под игом мусульманского владычества, Саят-Нова — исключение в высшей степени отрадное. Чувствуешь невольно, как этот человек должен был страдать, потому что был выше своих современников».

В 1851 году Полонский написал стихотворение «Саят-Нова», которое по существу представляло русскую вариацию мотивов армянского народного певца. Полонский смутно чувствовал, что нашел нечто значительное в поэзии, но не мог еще дать полную, разностороннюю оценку этому выдающемуся явлению. Да и как можно было ожидать такой оценки, когда только через год после статьи Полонского были впервые опубликованы в Москве Георгом Ахвердяном армянские песни Саят-Нова, до того известные только в исполнении сазандаров-ашугов?

Саят-Нова поднял искусство народного певца на небывалую высоту. «Мощью своего гения, — писал Брюсов, — он превратил ремесло народного певца в высокое призвание поэта». По его словам Саят-Нова принадлежит к числу тех «первоклассных поэтов, которые силою своего гения уже перестают быть достоянием отдельного народа, но становятся любимцами всего человечества». Оценки двух русских поэтов — Полонского и Брюсова — совпадают с тем, что о Саят-Нова говорил Туманян. «Кто слышал хоть раз его стихи, — писал армянский поэт, — понял и полюбил Саят-Нова, тот никогда его не забудет».

Лучшие переводы из Саят-Нова принадлежат Брюсову, сохранившему народный дух подлинника и своеобразие его языка:

Я в жизни вздоха не издам, доколе джан [49] ты для меня! Наполненный живой водой, златой пинджан [50] ты для меня! Я сяду, ты мне бросишь тень, в пустыне — стан ты для меня! Узнав мой грех, меня убей: султан и хан ты для меня!..

Последняя энергичная строка звучит как клятва, в которой выражена идея бесконечной

преданности и верности любимой.

49

Джан — слово, означающее и душу и тело, вообще нечто самое дорогое, милое, любимое (примеч. В. Я. Брюсова).

50

Пинджан — сосуд, фиал.

Туманяна привлекал «благородный, печальный облик» певца любви. Образ Саят-Нова, называвшего себя в своих песнях «слугою народа», был близок и дорог армянскому поэту, которого он представлял с сазом в руках, с пламенным сердцем в груди, огненным словом на устах, тихо и задумчиво проходящим по миру, воспевающим красоту своей возлюбленной, рассказывающим людям о горестях своего народа. В одном из экспромтов в альбом своей дочери, Туманян говорит о «бездонной боли и неутолимой жажде любви», сравнивая свою жизнь с судьбою Саят-Нова, любившего ярким, возвышенным, кристально чистым чувством и не нашедшего в сердце возлюбленной взаимности. Народный певец был несчастлив в личной жизни. Туманян говорил о его песнях: «Вот где стоны и истинные страдания отвергнутой любви». Армянский поэт называет Саят-Нова «вечно пламенеющей душой, благородным и большим сердцем». Освещая творческий путь Саят-Нова, преклоняясь перед народностью его песен, Туманян развивал свою излюбленную мысль о том, что поэт может творить только на родной земле. Она одна лишь способна дать силу и мощь поэтическому слову.

Туманян в своих статьях рассказывал о трагической судьбе знаменитого поэта-ашуга. В 1795 году, во времена нашествия Ага Магомет Хана в Грузию, Саят-Нова был убит на пороге церкви. О событиях этих бурных дней Туманян писал: «В конце XVIII века, когда русские перешли границу Грузии, печальные картины открывались их взору в этой прекрасной, но несчастной стране. И вот одна из этих картин: разоренный Тифлис, где среди трупов лежал в дверях крепостной церкви труп неизвестного духовного лица. Это был труп Саят-Нова… Он лежал с печатью гения на челе, с христианским крестом в руке, с кинжалом в благородном и великом сердце…» Вот почему Туманян писал о любимом поэте, о его печальном жизненном пути:

С пеньем пришел, — Тенью ушел Саят-Нова. Любя пришел, Скорбя ушел Саят-Нова. С лучом пришел, С мечом ушел Саят-Нова. И все ж нашел Любви слова Саят-Нова. (Пер. Т. Спендиарова)

Трагическая судьба Саят-Нова являлась для Туманяна символом жизни и страданий армянского народа. «Армянская история, — писал он в 1915 году, в страшные дни армяно-турецкой резни, — была многовековой и бесконечной борьбой, чтобы отвести этот смертоносный кинжал, занесенный над народом, и лучшие его сыны обессилели и погибли в этой борьбе. И сегодня сыны армянского народа, примкнув к великому русскому народу, протягивают свои руки, чтобы вынуть меч из сердца великого Саят-Нова. Нужно знать Саят-Нова, нужно познакомить с ним мир, убедить, что нельзя оставить навеки этот меч в его сердце».

Особо дорог был Туманяну Саят-Нова еще и потому, что он видел в нем знаменосца дружбы и братства народов. Саят-Нова слагал и пел свои песни на армянском, грузинском и азербайджанском языках. 15 мая 1914 года в день открытия памятника Саят-Нова в Тифлисе прозвучала речь грузинского литератора Иосифа Имедашвили. Он рассказал, как в этот день, праздник весны и цветов, от Абасабадской площади до церкви шли тифлисцы всех национальностей, толпы почитателей народного певца, как несмолкаемо звучали его песни в исполнении ашугов-сазандаров. Воспоминания Иосифа Гришашвили прибавляют еще одну подробность: все «по мысли Туманяна, явились со значками цвета алой розы — любимым цветком Саят-Нова».