Тунеядцы Нового Моста
Шрифт:
С того места, где стоял незнакомец, открывалась прелестная панорама.
Сумерки постепенно исчезали при появлении белеющей зари, чтобы уступить место наступающему утру. Величественное, блестящее солнце, окруженное волнами пурпурового и золотистого света, медленно выплывало из-за зеленеющих холмов Медона и Сюрена, бросая во все стороны свои золотые лучи. Небо было голубое и безоблачное. Легкий туман спустился над рекой и как бы набросил серое покрывало на стоявшие на берегу статуи.
Незнакомец, не будучи, по-видимому, в душе поэтом, вместо того чтобы наслаждаться природой и поддаться
Бронзовый колокол на колодце пробил три раза.
— Провались он к черту! — вскричал незнакомец. — Уже без четверти пять; еще, пожалуй, этот достопочтенный человек был так глуп и неловок, что попался молодцам Дефонкти. Это становится уже невыносимым. Я подожду до пяти часов, но если он и к этому времени не придет, так мы увидим…
С отчаяния он принялся рассматривать окружавшие его предметы.
В эту минуту Новый мост был пуст не больше, чем некоторое время тому назад.
По направлению к нему со стороны Рыночного моста и улицы Дофина стекалось множество народа всякого звания и состояния: были тут и всадники, и пешеходы, и купцы, и мелкие чиновники, и солдаты, отправлявшиеся на ученье; можно было даже встретить несколько тщательно закрытых носилок, в которых, вероятно, сидели какие-нибудь красавицы, возвращавшиеся домой.
Словом, Новый мост принял обычный оживленный вид.
При первом ударе пяти часов человек пожилых лет, одетый в черное и весьма почтенной наружности остановился перед незнакомцем, который только что собирался снова произнести какое-то ужасное проклятие. Отерев платком вспотевший лоб, вновь пришедший сказал ему приятным, ласковым голосом:
— Я думаю, что опоздал немного, не правда ли, господин сержант Ла Прери?
— Немного опоздали! — вскричал сержант, потому что этот незнакомец был не кто иной, как наш старый знакомый. — Ну и ну, мэтр Грендорж! Вот уже около часа, как я переминаюсь здесь с ноги на ногу в ожидании вас.
— Ах, Боже мой! — отвечал священник. — Ведь вы знаете, как далеко отсюда до улицы Серизе?
— Черт побери! Вы, на мой взгляд, имеете еще довольно бодрый вид, ваше преподобие, — возразил сержант, еще более рассердившись. — Что вы толкуете мне об улице Серизе — мне, который протрясся верхом больше двухсот лье?
— Полноте, сержант, не сердитесь; я вполне признаю себя виноватым перед вами, потому прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор.
— В самом деле! Легко сказать: прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор — человеку, который в продолжение пяти дней ни разу не сомкнул глаз и несся во весь опор через холмы и рытвины, словно кабан, преследуемый охотниками. Parbleu! Славные же песенки вы поете мне, ваше преподобие!
— Ну, так говорите об этом, если хотите, — произнес священник еще более ласковым голосом.
— Черт побери! Вы скоро заставите меня сойти с ума.
— Подождите, мой друг, успокойтесь немного, а главное, советую вам для вашей же пользы отучиться от скверной привычки клясться на каждом шагу; эти клятвы не прибавляют ни на волос ума тому, что
— Вот как! Вы, кажется, собираетесь прочесть мне нотацию?
— Боже меня сохрани! — воскликнул, улыбаясь, священник. — Но сознайтесь, что я имею на это некоторое право.
— О-о, — пробормотал недовольным голосом сержант, — теперь, кажется, не об этом идет речь.
— Совершенно справедливо, что я и стараюсь доказать вам уже четверть часа.
— Хорошо, согласен; поговорим же теперь о нашем деле, мы и без того потеряли много времени.
— Говорить здесь! Возможно ли это, сержант?
— Куда же вы хотите идти? Ведь я совсем не знаю Парижа.
— Я знаю его не больше вашего.
— Вот уже скоро две недели, как вы уведомлены о моем приезде и еще до сих пор не нашли удобного места для нашего свидания.
— Милейший мой, вы, кажется, забываете, что я духовное лицо и что мне почти приходится скрываться.
— Это правда; черт бы побрал всю эту историю! Но что же в таком случае нам остается делать?
— Вот что: вы давно не были в Париже?
— Вы понимаете, я боялся сюда показаться. Там, где сильные ходят, высоко подняв голову, слабым приходится низко опускать ее. Признаюсь вам, я очень странным образом попал в эту историю. Оскорбление величества! Знаете ли, мой друг, ведь я рисковал быть повешенным! Теперь будем искать возможности поговорить наедине. Нашел! — вскричал он вдруг, ударив себя по лбу. — Следуйте за мной.
— Что вы хотите делать? — спросил Грендорж с некоторым беспокойством.
— Все равно, пойдемте.
— Пожалуй, пойдемте, если вы этого хотите, — согласился священник, не вполне доверяя выдумке сержанта.
Они обошли Бронзового Коня и по ступеням, спускавшимся с моста, сошли на какую-то маленькую, почти микроскопическую набережную; она примыкала к самой Сене, и к ней рыбаки часто привязывали свои легонькие лодочки.
— Уф! Вот мы, слава Богу, и пришли! — сказал сержант. — Теперь, надеюсь, вы понимаете мой план?
— Я? Нисколько.
— О, простодушный и наивный священник! Выслушайте же меня. Мы войдем в одну из этих очаровательных лодочек и, совершив в ней утреннюю прогулку по волнам Сены, вместе с тем спокойно переговорим о наших делах, не боясь быть подслушанными.
— Примите мои искренние поздравления, сержант! Вот славная идея! — с жаром воскликнул священник.
— Да, но она дурно придумана, — произнес кто-то громким голосом позади них.
— Кто вы и кому вы это говорите? — осведомился сержант, вынимая свою саблю из ножен и быстро обернувшись.
— Конечно, вам, сержант Ла Прери; я вижу, вы собираетесь сделать ужасную глупость, вот почему и позволил себе вмешаться в ваш разговор.
Сержант кашлянул несколько раз и с насмешливой улыбкой подошел к человеку, который так бесцеремонно вмешался в его дела:
— Извините, милостивый государь, — обратился он к нему, покручивая усы, — не будете ли вы так добры сказать мне, что лучше предпочтете: быть сброшенным мною в воду или проколотым насквозь моей рапирой?
— Вы, конечно, желаете откровенного ответа.' — поинтересовался тот, нисколько не смутясь угрозой.