Туркестан
Шрифт:
– В начале марта я стал свидетелем ссоры Тринитатского с Веселаго и Кокоткиным.
– Где?
– В Офицерском собрании. Случайно, мимоходом.
– Они угрожали штабс-ротмистру? – догадался Лыков.
– Угрожали, но тем, чем имели право угрожать – дуэлью.
– А что Тринитатский?
– Сказал: присылайте секундантов, я вас не боюсь.
– Чем все закончилось?
Корнилов ответил не сразу.
– У меня сложилось впечатление, – сказал он, тщательно выбирая слова, – что интенданты сами перепугались такого ответа. Они полагали, что топограф побоится ссориться со столь
Скобеев встал, вытянул руки по швам.
– Ваше превосходительство! Мне понадобится копия рапорта Тринитатского.
– Сделаем.
– Мы с надворным советником Лыковым получили очень много полезных сведений. Благодарим! А теперь разрешите откланяться.
– Одну минуту, – вдруг остановил полицмейстера сыщик. – У меня последний вопрос к господам военным. Не видят ли они опасности в том, что в семье генерал-губернатора на… видных ролях присутствует англичанка? Возможна утечка важных сведений. Разве не так?
Скобеев разинул рот. Генерал с полковником смутились. А поручик и ухом не повел.
– Субординация не позволяет нам обсуждать этот вопрос, – сказал он. – Но, если кому-то интересно мое личное мнение, то так нельзя. На столе генерал-лейтенанта Вревского секретные бумаги можно в стопки складывать! А тут какая-то мисс Грин. Никто даже не знает, откуда она взялась.
– Барон привез ее из Петербурга, – сдержанно пояснил Галкин. – До того дамочка пользовала товарища министра государственных имуществ. Рекомендации хорошие… черт ее дери!
Начальник штаба округа наконец взял себя в руки.
– На правах старшего в чине я закрываю совещание. Всего хорошего, господа сыщики!
Когда они вышли на улицу, Иван Осипович накинулся на Лыкова:
– Кой черт дернул вас за язык, Алексей Николаевич? Эдак мы с военными поссоримся. А тут без их помощи никуда…
– Но вопрос-то правильный! Мы ищем шпионов в туземных закоулках. А они, возможно, в доме самого генерал-губернатора!
– Это не нашего ума дело! Кто позволит копать под высшее лицо в крае? И вообще, вы уж того… осторожнее, пожалуйста. Уедете, а мне здесь служить [66] .
66
В 1898 году после кровавого Андижанского восстания терпение военных лопнуло. К тому же военным министром был назначен Куропаткин, хорошо знающий ситуацию в Туркестане. В итоге в «Новом времени» появилась статья, в которой гувернантка Вревского была прямо названа английской шпионкой. Барона немедленно сняли с должности генерал-губернатора и перевели в Совет военного министра.
– Да, вы правы, простите, – спохватился Алексей. – Бессмысленно интересоваться мисс Грин. А для вас и небезопасно. Вернемся, как сказал полковник Галкин, к баранам. Вы помните ответы разведчиков?
– А как же. Все сходится! Все под одно идет! Интенданты решили и рот опасному человеку заткнуть, и труп его себе на благо использовать!
– Но убить сына члена Совета
– Инженер-генералу семьдесят девять лет! – парировал Скобеев. – В таком возрасте в нужник лакеи водят. Ехать в Туркестан, летом, в самое пекло – для старика равносильно самоубийству. Никак не могли предположить интенданты, что он решится на это.
– Видимо, так и было, – согласился Лыков. – Но мы не сможем доказать причастность интендантов к убийству штабс-капитана. Одними только бумажками и предположениями – не сможем. Отцу этого будет мало. Надо, чтобы кто-то из них сознался. А кто сознается?
– Кокоткин – никогда! Генерал Ларионов, скорее всего, только покрывает. Веселаго? Я с ним почти не знаком.
– Зачем гадать! – махнул рукой Алексей. – Вот что, Иван Осипович. Давайте дознавать, как полагается. Есть маленькие люди, которые могут быть очень полезны.
– То есть? – не понял полицмейстер.
– Ну, писаря, конюхи, вольнонаемная прислуга… Надо подставить к этим негодяям своих людей. Пусть Кокоткину заменят денщика. Под благовидным предлогом. А к генералу Ларионову в дом внедрят агента на место лакея или хоть дворника. Чем ближе к телу, тем лучше.
– Понял! Надо срочно доложить вашу идею Нестеровскому.
Дальнейшие несколько дней прошли в ожидании. Однажды явился довольный Уралец и сообщил, что обнаружил могилу Исламкуля! Бедняга уже два года, как покоится на кладбище Парваз-ата. Утонул в арыке во время холерных беспорядков и честь честью похоронен.
Иван Осипович поднял своего агента на смех:
– Эх ты! Нашел покойника! Исламкуль жив и здоров, его видели недавно в шайке локайцев! Это он следы заметал, когда его искали для предания суду. Ищи по новой, чильманда!
Обескураженный освед удалился, бранясь себе под нос. Особенно его задело таинственное слово «чильманда». Алексей спросил у полицмейстера, и тот пояснил. Чильманда, сказал он, это туземный бубен. И называют так в Ташкенте болтунов…
Попив чаю, Лыков уселся напротив капитана и сказал:
– Как много всего растет из тех холерных беспорядков! Расскажите мне о них.
Полицмейстер взглянул на сыщика с непонятной тоской:
– А может, не надо? Два года уж прошло…
– Рассказывайте. Поверьте опытному человеку, что надо.
Иван Осипович покачал седеющей головой.
– Э-эх… Там войска в толпу стреляли…
– Слышал, и что?
– Это ведь я был. И моя рота…
Подбородок у капитана дернулся, плечи опустились, как крылья у подбитой птицы.
– Но ведь приказ! Что я мог?
– Иван Осипович! Там был бунт?
– Конечно, бунт!
– Сарты сами не расходились?
– Я… поверьте, Алексей Николаевич, вот святой истинный крест! Я им четыре раза приказал разойтись! На их языке, я хорошо его знаю! Предупредил, что иначе буду вынужден открыть огонь. А они в нас камнями! Четыре раза! Что я мог? Что я еще мог?
– Вы были не лесоторговец, а офицер, у которого приказ. И вы исполнили свой долг. Нечего здесь даже обсуждать! Давайте рассказывайте.
– Вы так считаете? – просветлел Скобеев. – Я и сам тоже… Но нет ли тут самооправдания?