Туркестанские повести
Шрифт:
«Растут орлы, мужают», — радовался командир полка. Он не стал делать обобщение: Манохин и сам отлично справился с выводами. А сидел здесь не зря: глубже узнал людей, их мысли, настроения.
Глава тринадцатая
После бесед «по душам» во всех инстанциях — от командира отделения до секретаря комсомольского бюро и командира роты — рядовой Кузькин получил «сопроводиловку» и отправился на гауптвахту.
Выводным был рядовой Буйлов. Он сердито
…Родиону показалось, что начальство, занятое подготовкой к учениям, совершенно забыло о нем, и он непрестанно ходил из угла в угол или смотрел в окно, выходящее в сторону глинобитной стены класса методической подготовки, в котором установлен теперь отремонтированный телефон — тот самый, что привез из мастерских на мотоцикле…
Кузькину хотелось полежать, сосредоточиться, но откидной топчан закрыт на замок, его откроют только ночью. До смерти надоели эти пять шагов по диагонали, стояние у окна, сидение на табуретке. Папиросы отобрали, книг не дают. «Чем же заняться?» — злился Родион. Не придумав ничего подходящего, он ругнулся и почувствовал нечто вроде облегчения. Начали приходить мысли, воспоминания, картины совсем недавнего прошлого…
Сколько раз просил он Веронику о встречах с ней в субботу или воскресенье, однако она находила всякие предлоги для того, чтобы в эти дни не было свиданий.
— Не могу, Витя…
— В субботу? Знакомую провожаю в Катташахар… В воскресенье? Выезд в поле с колхозным начальством.
— А вечером? — не унимался Родион.
— Ты совсем не жалеешь меня, Витя… — ворковала она. — Посмотри, чуть живехонька…
Кузькину становилось стыдно за свой эгоизм, и тогда он просил прощения у Вероники.
— Мы будни делаем с тобой праздниками… Верно, милый? — ластилась она к нему.
— Это уж да… Что и говорить!
Родион вспомнил одну из таких встреч… Получив отремонтированный телефон в Песчаном, он поспешил к «углу страдания» — повороту дороги из города на аэродром. Там, как и было условлено, его ожидала Вероника.
— А я уж думала, что ты не сдержишь своего слова, — устраиваясь на заднем сиденье мотоцикла, сказала девушка.
— Сказано — сделано, — горделиво бросил Кузькин. — За кого ты меня принимаешь?
— Не сердись. Лучше поедем побыстрее к тому месту. Помнишь?
— Туда, где маки? Поедем. — Он лихо нажал на педаль стартера. Мотоцикл рванулся но широкому холсту асфальта.
Через несколько минут они были на облюбованном месте.
— Витюнчик, ты обещал мне нарвать большой букет цветов…
— Обещал, верно, — добродушно подтвердил он. — Я сейчас…
Положив кожаный ранец на траву, где присела Вероника, Родион зашагал к невысокому холмику. Цветы собирал он неторопливо, выбирая самые рослые, самые пышные.
— Ви-итя-а! — сложив ладони
— Ни-че-го… жди-и! — отозвался Кузькин.
Помахав рукой солдату, Вероника стала рассматривать кожаный ранец телефонного аппарата…
Родион нарвал целую охапку огненно полыхающих цветов.
— Ой, Витечка! — кинулась Вероника ему навстречу. — Это же целое сокровище… Чем же я отблагодарю тебя?
О какой благодарности ему мечтать, если слова ее сами по себе дороже всего! А светящаяся улыбка!.. А руки, раскинутые, словно крылья!..
Вспоминает Родион эту встречу и беззвучно повторяет: «Мы будни делаем с тобой праздниками… Верно, милый?..»
А в последнюю встречу Вероника была особенно щедрой. Она принесла вина, «агрономическую» закуску — свежие помидоры, огурцы, лук и редиску.
В тот самый вечер и опоздал Родион на поверку… В душе он не сожалел о том, что получил трое суток ареста. Такого свидания он, может быть, ожидал всю свою жизнь… Конечно, в этом Родион не признается никому, даже Витьке Петрову. Тайна сердца должна оставаться тайной. Иначе какой же он мужчина!
Кузькину припомнилась беседа у командира.
— До чего вы докатились? — укорял его взвинченный ротный. — Мало того, что опаздываете на вечернюю поверку, так еще и пьянствуете! Мало того, что пьянствуете, — учиться стали хуже…
Упрек старшего лейтенанта Семкина «учиться стали хуже» обжег душу Родиона. Он ли, Кузькин, не старался блюсти порядок в своем кабельном хозяйстве? Не его ли хвалил инженер за рационализаторское предложение? Так нет же, оступился один раз — все старые грехи припомнили и о добрых делах вроде бы позабыли. Правда, в самом потаенном уголке солдатского сердца что-то щемило, — верно, совесть не давала покоя: «А помнишь тревогу, когда в гарнизон приезжал генерал Плитов?»
Да, он помнил тот день. Проверялась отработка установленных нормативов в условиях радиоактивного заражения и по санитарной обработке, дезактивации и дезинфекции. С объявлением налета авиации «противника» и действий его беспилотных средств большинство людей укрылось в убежищах. Родиону же и другим специалистам надо было работать на открытой местности. Посредники со своими секундомерами вездесущи. Пока он провозился с противогазом, защитными чулками, плащом и перчатками — опоздал с проводкой линии на полминуты…
— Теперь никому ваша связь не нужна… — сказали Кузькину.
Он удивился:
— Как это не нужна?
Ему объяснили, что значит потерять тридцать секунд в условиях войны. А потом об этом был разговор на комсомольском собрании. И вот теперь снова Семкин попрекает нерасторопностью, а вернее, тем, что Родион как-то без усердия отнесся к отработке нормативов своих действий в условиях атомного нападения. «Учиться стали хуже» — и все тут сказано.
Кто знает, сколько бы длился этот разнос, если бы командира роты не пригласил майор Нечаев. После этого старший лейтенант Семкин, к удивлению Родиона, не то что не ругал его, а как бы даже сочувствовал ему в чем-то. С такой же кротостью и отправил его на гауптвахту.