Туркестанские повести
Шрифт:
Странно, очень странно, но редколлегия боевого листка оказалась на этот раз далеко не на высоте своего положения. За рассеянность разрисовали Кузькина, а за опоздание ничего — ни шаржа, ни эпиграммы…
Звякнули ключи, открылась дверь, и молчаливый Буйлов, выполняя приказание начальника гауптвахты, передал арестованному письмо. Это вызвало удивление Кузькина: нарушалось требование устава…
«Здесь, в/ч … Виктору Кузькину».
Чувствуя что-то недоброе, Родион вскрыл розовый конверт:
«Вика,
Целую. Твоя Березка».
Родион выпустил конверт из рук и устало закрыл глаза. Где-то в степи одинокой березкой стоит Вероника и грустно-грустно смотрит на солдатский городок — там томится под стражей свет ее сердца…
Долго ли, нет ли баюкал Родион эту сердечную печаль, но вот уже всплыла в его памяти новая картина, оттеснившая куда-то на задний план свое, сугубо личное…
В степной гарнизон снова прибыл Плитов. Несмотря на свои годы, генерал летал днем и ночью в любую погоду.
Кузькин слыхал, что, когда в полк поступили сверхзвуковые истребители, кое-кто искренне сочувствовал.
— Плитов, пожалуй, завидует: вот мне бы, дескать, на таком! Да, видимо, укатали сивку крутые горки…
Но каково же было удивление, когда генерал первым из летчиков поднялся в воздух на чудо-стреле, позабыв о своем возрасте.
— Закалка, что ли, у него особая? — гадали те, кто еще недавно высказывал свои сожаления.
На этот раз Плитов проверял готовность полка и обслуживающих подразделений к учениям. После проверки все собрались во вместительном клубе. Над увитой цветами сценой возвышался портрет нового покорителя космических далей — Георгия Тимофеевича Берегового. По бокам висели только что изготовленные монтажи «Они служат Родине по-геройски». Фотографии, размещенные на них, говорили, кто именно берет пример с героев. Многие оригиналы этих фотографий находились в президиуме.
Родион даже оторопел, когда увидел за столом, покрытым красным бархатом, белесый хохолок своего дружка.
— К Витьке-то и на реактивном теперь не подлетишь, — дудел он Буйлову в ухо. — Вознесся…
— Тише, труба иерихонская! — отмахнулся тот.
К трибуне подошел генерал.
— О современной международной обстановке говорить не буду, о ней вы достаточно хорошо осведомлены, — подчеркнул он. — Напряженность не ослабляется, а, наоборот, возрастает. Поэтому интересы надежной охраны воздушных рубежей Родины требуют, дальнейшего повышения боевой готовности, мобилизации личного состава на безупречное выполнение своего воинского долга.
«И в первую очередь от нашего полка, — заметил про себя Орлов, сидевший рядом с трибуной. — А почему? Ближе всех к границе — больше всех ответственности. Больше всех! То-то и оно, Анатолий Сергеевич. А у тебя что получается? Пока, судя по Умарову, — меньше всех…»
Плитов продолжал:
— Боевая
«Немедленным и решительным, — машинально продублировал командир полка. — И в любых условиях… Нет, зря я обиделся в прошлый раз, когда Иван Платонович говорил, что полк не готов к учениям. Зря. Были у нас еще слабинки. А времени оставалось маловато».
Закончил Плитов тем, что еще раз подчеркнул необходимость всесторонней подготовки к учениям.
— Это будет экзамен на вашу боевую готовность.
Родион насторожился, как будто последняя фраза генерала касалась только его. Ему даже вроде послышалось: «А вы, рядовой Кузькин, готовы к учениям?» Он беспокойно оглянулся. Нет, показалось. Никто ему такого не говорил…
Да, тогда ни Орлов, ни Плитов не говорили о рядовом Кузькине. Мало ли солдат в гарнизоне — обо всех не скажешь. Зато теперь он сам размышляет о себе, тревожит свою совесть вопросами. А как на них ответить? Готов? Тогда почему попал на гауптвахту? Нет? Тогда по каким причинам? И снова думает солдат, вспоминает о вчерашнем дне, о недавнем прошлом. Помимо воли думает Кузькин о товарищах, знакомых, однополчанах. И вот уже слышит Родион короткую беседу генерала с Камилом Умаровым, которая состоялась сразу же после того собрания.
— Ну что, орел, скучаешь по высоте?
— Мало сказать скучаю. — Лейтенант опустил голову. — Но могу без нее, товарищ генерал…
Летчик говорил о своих теоретических занятиях, о тренажах в классе и в кабине самолета, вспоминал разборы полетов, на которых анализировались ошибки, о помощи капитана Карпенко, майора Манохина и других офицеров, наконец, о том, что он, Умаров, сам докопался, умом и сердцем понял, почему допустил оплошность в тот злополучный вылет на перехват нарушителя воздушного рубежа…
Это был откровенный, профессиональный разговор двух воздушных бойцов — ветерана неба и его преемника по оружию.
— Мне Орлов рассказывал о вас, — перешел Плитов на «вы», — просил проверить. Вечером приходите в класс методической подготовки. Побеседуем, а завтра — в воздух…
— Спасибо, товарищ генерал! — просиял Умаров.
«Лейтенант, наверно, будет на учениях. А как же решат со мной?..» — тревожился безвестностью Родион Кузькин.
В эти дни Митяй Жук особенно зачастил в авиагородок. То в магазине военторга видит его лейтенант Майков, то в столовой, то в квартирно-эксплуатационной части, а больше всего на самом удобном для наблюдения месте — в шашлычной. Жует Митяй полуостывший шашлык, явно потеряв к нему всякий интерес, и смотрит по сторонам. Смотрит и запоминает — это Володя Майков точно знает.