Турухтанные острова
Шрифт:
Антон Васильевич, поджидая их, прошел в маленькую комнату, сел на диван с валиками по краям, взял с этажерки несколько патефонных пластинок. Каждая в отдельном конверте. «Разбитое сердце», «Медленный танец» в исполнении эстрадного оркестра под управлением Цфасмана. Какие-то записи на покоробившейся рентгеновской пленке с изображением легких и позвоночника. Надпись «Студенточка».
Снял с проигрывателя салфетку и установил самодельную кособокую пластинку. Сначала долго шипело, как на сковородке, трещало, затем послышались хриплые слова: «Студенточка, вечерняя заря. Под липами… Ожидаю поцелуя… Ожидаю поцелуя… Ожидаю поцелуя…»
Антон Васильевич щелкнул
Сделав звук потише, Антон Васильевич сидел и слушал, менял пластинку за пластинкой.
Славно-то как!..
И ему вспомнились те времена, когда он, работая еще электромонтером, иногда по вечерам подхалтуривал в клубе, у входа в который висела афиша:
«Вечера бальных танцев. Руководитель Арнольди».
Кажется, они бывали по средам. И каждую среду, когда Колюзин после основной работы бежал в клуб, он видел, как от трамвайной остановки туда же стайкой направляются девчата. У каждой под локтем пакет — завернутые в газету туфли.
Закончив работу пораньше, Антон заходил в танцевальный зал — большое, ярко освещенное помещение. Окна распахнуты. Парни и девушки прохаживаются возле стен. Парни по одну сторону зала, девушки — по противоположную. Все напряжены от ожидания. Сам Арнольди, темноволосый мужчина среднего возраста, в черном смокинге и лакированных ботинках на тонкой кожаной подошве, прогуливается в центре зала. Но вот зазвучала музыка, парни устремились к девушкам. Каждый сделал вежливое, с наклоном головы приглашение. Девушки пошли навстречу. Разобрались парами, образовав длинный «коридор».
— Начали! — хлопнул Арнольди в ладоши. — И прам-тарам-тарам-тарам… Все вытянули левую ногу в сторону, одновременно коснувшись носком пола. Дальше, дальше тянем носок! Вот так! — распоряжался Арнольди. — Прам-парам… В такт с музыкой одновременный шаг. Теперь в противоположную сторону.
Антон не умел танцевать все эти пазефиры, падекатры, падеграсы. Среди других парией, тоже не умеющих танцевать, стоял возле дверей, смотрел на проходящие мимо пары, усердствующих девушек — продавщиц, штукатуров, — исполняющих этот танец графинь, — и ожидал, когда в зале погаснет свет, включат прожектор, направленный на висящий у потолка шар. Шар начнет вращаться, по стенам побегут световые зайчики, словно по залу полетели снежинки, и Арнольди объявит медленный танец, который назывался так лишь официально, но все знали, что это танго. И тогда можно пригласить заранее присмотренную девушку и повести ее, соблюдая между собой и ею строго установленную «комсомольскую» дистанцию. А потом будешь провожать девушку до парадной, и здесь уже разрешалось дистанцию нарушить…
Когда Екатерина Степановна, дочь и Эльвира вернулись с прогулки, Антон Васильевич еще сидел в маленькой комнате.
— Ты уже дома? — удивилась Екатерина Степановна.
— Я в этом нисколько не сомневалась, — нервно повела плечами Эльвира.
— А Тяпа еще не пришел?
— Ну, девочки, я побежала, — заторопилась Эльвира.
— Куда же ты? Подожди, сейчас будем пить чай.
— Нет, там меня ждет воробей на мякине, — обернулась
Кроме Антона Васильевича, никто ничего не понял.
Гражданка Волкова пришла на работу в крепдешиновом платье. Не в своем водолазном свитере, а в платье — крик моды. Да еще накрашены губы.
Это поразило всех. Каждый отреагировал по-своему. Но безразличных не оказалось.
— Нина, какая ты сегодня красивая! — восторженно воскликнули Ныркова и Перехватова. — Покажись, покажись! — Они поворачивали се, рассматривали платье, одергивали, поправляли. — Какое хорошенькое!
— Да ну вас!.. Прийти нельзя. Даже неловко!
— Нинка! А где грудя? — завопил Мазуров.
— Митька! Ну паразит! Я тебя когда-нибудь убью! — Она трясла Митю, трепала за волосы, а он делал вид, что с восхищением смотрит на нее.
— Эва!.. Какая!
Говорят, что одежда меняет привычки человека. Если Нина Кондратьевна и не поменяла их, то, во всяком случае, что-то с ней произошло. Что именно, не назовешь, но изменения произошли. Она теперь очень быстро и, кажется, с большим старанием, чем прежде, выполняла поручения Полуянова. Иногда даже предугадывая, о чем он хочет ее попросить. Во всяком случае, ему стало легче работать с ней. Возможно, он уже привык к ее манере, несколько «пообтерся» за прошедшее время. Нина Кондратьевна может порыпаться, особенно если поручаемое дело не очень-то ей по душе. Однако на это не следует обращать внимание. Подожди, и она успокоится. Но уж если взялась что-то делать, потом можешь не проверять. Если делала, то по-честному. Или сразу отказывалась: «Не буду». У нее не было половинчатости.
Мартын Иванович тоже обратил внимание на платье Нины Кондратьевны, принесшей ему на подпись требования на электроэлементы.
— Сколько стоит такое? Где покупали? — спросил по своему обыкновению.
— А какое это имеет значение?
— Хороший материал.
— Вы еще потрогайте.
Мартын Иванович не утерпел и в самом деле потрогал, помял ткань на рукаве.
— Крепдешин.
Сам Мартын Иванович родился и вырос в семье сельских учителей. В летнюю пору родители целыми днями копались в огороде. Держали всякую мелкую живность, поросенка, кур.
Кроме Мартына у них был еще сын, постарше. Хоть возрастная разница между братьями была невелика, в пять лет, но тот рос крупным, упитанным здоровяком. Недаром все в поселке звали старшего брата Тыквой, а Мартына — Довесок. Всю одежду родители справляли на старшего, «жениха», а Мартын донашивал то, что ему доставалось. Поэтому брюки всегда оказывались широки в поясе и постоянно сползали, поправляй их каждую минуту.
Говорят, что характер человека формируется в детстве. Вот, может быть, поэтому Мартын Иванович и вырос таким, что всегда довольствовался второй ролью, уходил в тенек. И сейчас фактически не заместитель начальника лаборатории, а его «довесок».
— Ох-хо-хо.
Обычно Мартын Иванович любой бумаге давал вылежаться. Может, через денек-другой необходимость в ней и отпадет. Но гражданке Волковой он делал исключение, приносимые ею бумаги подписывал сразу.
Нина Кондратьевна сидела на стуле напротив стола, ждала, а Мартын Иванович визировал требования, повторяя вслух их содержание:
— Сопротивления сорок семь килоом. Тридцать штук. Не много?
На что Нина Кондратьевна даже не повернула голову, не удостоив вопрос вниманием. Знала, что Мартын Иванович спрашивает просто так, «для проформы». Все равно подпишет.