Тутмос
Шрифт:
Нефрура вдруг прижалась головой к плечу мужа, как давно уже не делала, обхватила руками его шею, задышала прерывисто и часто-часто. Он неловко прижал её к себе и поцеловал крошечную розовую мочку её уха, украшенную тонкой золотой серёжкой. Мысли о сыне были так приятны, что Тутмос ощущал сейчас самую неподдельную любовь к своей жене, этой несчастной дочери ненавистной Хатшепсут. Он ждал от неё так много, что не мог не почувствовать — она имела право на его любовь.
— Ты будешь счастливой, Нефрура, очень счастливой. И ничего не бойся. Никто не заменит тебя, и ты не пожалеешь ни о чём. Только береги сына! Там, в Ханаане, я подумал однажды, что любая стрела, пущенная с городской стены, может, поразив меня, поразить Кемет и ввергнуть её в пучину неисчислимых бед. Но это только до тех пор, пока у меня нет сына. Теперь я понимаю своего отца…
— Господин мой, возлюбленный мой господин,
— Об этом можешь не просить. Вокруг меня так много осторожных людей, что я и шагу не могу ступить без того, чтобы они не схватили меня за руки. Если бы я следовал их советам, ханаанеи до сих пор смеялись бы мне в лицо. А теперь притихли! Мне нужно покорить Кидши…
— Разве это царство ещё не покорено?
— Я изгнал его правителя, но внутри зреет что-то нехорошее. Жители Кидши не считают себя покорёнными, хотя и платят мне дань. По-настоящему покорен только тот, кто побеждён в бою — это я теперь знаю. — Тутмос нахмурился, по лицу тёмным птичьим крылом промелькнула тень. — Значит, придётся покорить их всех поодиночке. А потом я пойду в Митанни.
— Ты всю жизнь проведёшь в походах.
— А для чего ещё жизнь? Для того, чтобы стрелять на охоте уток и антилоп и ласкать красавиц? Всё это хорошо, но я рождён воином, мне лучше всего спится на походном ложе…
Она подумала: «Не на моём…»
— Слишком долго я ждал, Нефрура. Отец не успел сделать всего того, что было ему завещано его отцом. А я должен дойти до тех пределов, до которых доходил мой дед. И дальше его! Слишком много потеряла Кемет за время правления хека-хасут. Теперь нужно всё вернуть, я должен могучее царство оставить своему сыну. Можно строить дворцы и храмы, но враги могут их сжечь. Нужно сделать так, чтобы не было врагов! Кемет нужны рабы, много, много. И я приведу их со всех концов земли…
Тутмос мечтал вслух, забыв о том, что жена всё ещё сидит у него на коленях. Она могла бы гордиться таким доверием с его стороны, но знала ему цену: Тутмосу было всё равно, кто слушает его — царица, наложница или жрец. Размышляя о военных походах, он забывал обо всём остальном, и ничто не имело значения, кроме воздвигаемых словами крепостей, выстраиваемых отрядов, сокрушённых врагов. Вздумай она удерживать его или давать советы — он оттолкнул бы её яростно и зло, как охотничью собаку, посмевшую покуситься на убитую господином дичь.
— Нужно добиться того, чтобы любой ханаанский правитель падал ниц, заслышав имя владыки Кемет, чтобы не было нужды посылать к нему даже трёх вооружённых воинов. Предателям нужно вырывать языки и ноздри, замышляющие злое против великой Кемет должны сгореть. И я этого добьюсь! Если за время царствования женщины они привыкли смотреть на Кемет с высоты своих крепостных стен, то теперь будут бояться оторвать голову от земли, на которой я заставлю их пресмыкаться! Мои наместники будут править моим именем в Ханаане и Куше, а может быть, и в Митанни. Скажи, разве я хвастаюсь, Нефрура? Разве я мало сделал за эти два года?
— Ты сокрушил Мегиддо, мой господин.
— И не только Мегиддо! Они ползли на брюхе, глотая пыль, эти ничтожные царьки в пёстрых одеждах, с золотыми кольцами в ушах. Решили, что обошлось? Посмотрим, что будут вопить они, когда разобью их поодиночке, когда их сыновья станут моими рабами, а дочери наложницами! Только… — Тутмос вдруг резко оборвал себя, повернул к себе голову царицы, заглянул ей в глаза. — Только роди мне сына! На руках буду носить тебя, забуду всё плохое, что было, тканью небесной украшу твоё ложе! Не веришь? Докажу!
— Чем же, мой господин?
Он поднял её на руки, как девочку, прошёлся вместе с ней по вдруг посветлевшему покою.
— Солнце несу в своих руках, солнце! И буду нести даже по пескам великой пустыни! Сожги меня, благодатное, но дай то, что я хочу!
Царица тихо смеялась, прижавшись головой к груди своего грозного воителя.
— Могу я прервать твои размышления, досточтимый Менту-хотеп?
— Нет, Рехмира. Оставь меня, я думаю…
Царский сын Куша Менту-хотеп сидит в кресле, изукрашенном затейливой резьбой, которая невольно привлекает внимание огорчённого чати. Такие узоры не используют резчики Кемет. Должно быть, из Куша привёз Менту-хотеп это кресло. Или это дар царя Хатти? Краешек сердца Рехмира слегка обглодан нехорошим, простонародью присущим чувством, недостойным человека золотой крови. Но как не завидовать, когда в доме Менту-хотепа глаз постоянно натыкается на что-то редкое, изысканное и красивое! Говорят, это особый дар — окружать себя такой
Они ведут беседу уже несколько часов, два самых могущественных человека в государстве, разумеется, после его величества… Откровенно говоря, не так уж часто приходится им беседовать подолгу, так как Менту-хотеп большую часть времени проводит в Куше. Но священный праздник Амона собирает в столице всех влиятельных лиц государства, всех, кому небезразлично, что подумает о них благочестивый фараон. Он, пожалуй, ещё может простить пренебрежение кое-какими дворцовыми церемониями, но непочтительное отношение к Амону — никогда! Хотя на этот раз, кажется, Менту-хотеп в столице не только для того, чтобы пасть ниц перед золотой статуей царя богов. До Рехмира доходили кое-какие слухи — насмешливые, упорные. Говорят, жена царского сына Куша, изысканная красавица Ирит-Неферт, оказала слишком большие почести полководцу Себек-хотепу, когда он очутился в Куше после покорения нескольких местных племён у четвёртого порога Хапи. Глядя на Себек-хотепа, трудно поверить — вовсе он не красавец и не соблазнитель женщин, а уж думает, похоже, только о военных походах, новых походах, о которых только и речь в царском дворце. Менту-хотеп явно озабочен не только государственными делами, хотя и пытается это скрыть. Только что он может предпринять? Если дело уже свершилось — назад не воротишь. Отнимать жену у царского сына Куша Себек-хотеп не станет, дело это хлопотное и небезопасное, да и не такова его любовь, чтобы решиться на такое безумство. У самого Себек-хотепа хорошая жена, тихая и скромная, хоть и не такая красивая, как Ирит-Неферт, трое детей, не станет же он, в самом деле, менять всю свою жизнь только из-за того, что провёл несколько приятных часов с красивой женщиной под лазурным небом Куша! А остальное — дело такое обычное, что и рассуждать-то всерьёз об этом стыдно. Велика важность — слухи! Если Менту-хотеп так любит свою жену, то пусть радуется — она тоже не настолько глупа, чтобы покинуть роскошный дворец в Куше, ни одна женщина на это не способна. Жаль, что нельзя высказать откровенно всё это. Вот если бы Менту-хотеп попросил дружеского совета… Но гордость царского сына Куша возросла с тех пор, как оказалась уязвлённой. И показать, что знаешь кое-что о его семейных делах — значит кровно его обидеть. А. чати нужен союзник, если уж не друг, то по крайней мере — союзник. У кого же ещё просить золота?
— Досточтимый Менту-хотеп!
— Что? А, твоё дело, Рехмира… Мне нужно обдумать ещё кое-что.
(«Что же? Уж не то ли, не носит ли случайно твоя жена чужого ребёнка? По лицу твоему вижу, что думаешь ты не о моих делах! Разве мало у тебя было времени, чтобы поразмыслить, чем ты отличаешься от Себек-хотепа и почему Ирит-неферт так не хотела, чтобы ты ехал в столицу? О великий Амон, внуши этому безумцу, что его размышления не принесут ему ничего хорошего!»)
На полу лежат узорные тени от листьев редких и дорогих пальм, посаженных в кадки и украшающих жилище царского сына Куша. Если присмотреться внимательно, в тенях можно разобрать какие-то письмена. Можно этим заняться, пока Менту-хотеп упивается своим горем. Но у Рехмира мало времени, точнее говоря — совсем нет. До истечения срока, назначенного фараоном, осталось восемь дней. Правда, кое-что сделать всё-таки удалось. Жрецы оказались благосклонны и согласились пожертвовать кое-что из богатств своих храмов, начальники областей тоже оказались гораздо более сговорчивыми, чем об этом принято судачить в кругу высшей знати. Но без золота Куша всё-таки не обойтись. Пусть золото одной покорённой страны служит для покорения других, это будет только справедливо в отношении Кемет, которую столько лет грабили чужеземцы. Миролюбивый фараон Тутмос II всё-таки достиг больших успехов в Куше, и сейчас эти успехи будут кормить войско его сына. Если удастся заручиться согласием Менту-хотепа, то… Но что чати может предложить ему взамен? Собственные поместья, виноградники, пашни, дорогих коней из Ретенну, красивых наложниц? Всем этим не удивишь Менту-хотепа. Пообещать ему поддержку влиятельных людей при дворе в случае, если фараон на него разгневается? Но Тутмос, кажется, очень доволен наместником Куша, и если уж его гнев обрушится на кого-то, то скорее на самого Рехмира. Пообещать помощь в борьбе с врагами, если таковые найдутся? Но у царского сына Куша нет таких врагов, он слишком далёк от двора, в своём Куше имеет всё, что только можно пожелать, он почти царь маленькой страны. Откуда же взяться врагам? Хотя… («О, великий Амон, неужели ты отнял мой разум и вернул его только что? О, владыка богов, ты снизошёл к твоему недостойному слуге, чтобы…»)