Творчество Томаса Мура в русских переводах первой трети XIX века

Яшина Татьяна Анатольевна

В трех переводах, опубликованных в 1893, 1898 и 1907 гг., известна в России книга датского литературного критика Георга Брандеса "Главные течения литературы девятнадцатого столетия"¹²¹, две главы в которой посвящены литературно-критическому осмыслению лучшего из созданного Томасом Муром. В главе «Ирландское восстание и оппозиционная поэзия» творчество Мура как истинно национального писателя рассматривается через трактовку исторических событий, связанных с национально-освободительным движением в Ирландии рубежа XVIII–XIX вв. Именно эти события подготовили, по мнению Георга Брандеса, появление «Ирландских мелодий», благодаря которым Мур сделал «для своего отечества более того, что было сделано кем-либо другим, даже более того, что сделал Бернc для Шотландии». Муру было суждено «облечь в бессмертную поэзию и музыку славные имена, воспоминания и страдания своего отечества, а также совершенное над Ирландией страшное злодеяние и лучшие качества ее сынов и дочерей»¹²². «Лалла Рук» оценивалась Георгом Брандесом существенно ниже «Ирландских мелодий»; в частности, при характеристике «Огнепоклонников» как «единственной вполне удавшейся части» «восточной повести» он утверждал, что читательский интерес «пробуждается лишь тогда», когда приходит осознание, что «под гебрами разумеются ирландцы и Ирландия»¹²³.

«Даже названия Иран (Iran) и Эрин (Erin) мало-помалу сливаются в ушах читателей в одно слово, – размышлял далее Г.Брандес. – Эта прекрасная поэма, в которой герой – благородный и несчастный мятежник, а героиня живет в такой среде, где постоянно говорят о нем с отвращением, по-видимому, внушена воспоминаниями о Роберте Эммете и Сарре Карран. Сходство заметно даже в некоторых мелких подробностях»¹²⁴. Излагая подробности, Г.Брандес подводит прочные основы под свою научную концепцию: "Незадолго перед тем, как Гафед стал призывать гебров к восстанию, он бродил изгнанником по чужим странам, а Гинда, со страхом за жизнь Гафеда, ежедневно слушает рассказы о кровавой расправе с бунтовщиками. Когда же Гинда сама себя лишает жизни с отчаянья, что ее возлюбленный погиб на костре, поэт обращается к ее трупу с плачевной песнью, в которой стоит только заменить слово Иран словом Эрин и целые из нее строфы можно будет присоединить к песне «She is far from the land»¹²⁵, так что никто не заподозрит присутствия постороннего элемента"¹²⁶. Вместе с тем следует признать, что в своей работе Г.Брандес исходил из исторических событий и современных ирландских реалий в больше степени, нежели из собственно художественных достоинств конкретных произведений Мура, в результате чего многие оценки и характеристики оказались далеки от объективности.

На основе книги Г.Брандеса М.К.Цебрикова написала и опубликовала в "Русском богатстве" в 1887 г. статью "Романтизм в Англии (по Брандесу)"¹²⁷, первая часть которой полностью посвящена Томасу Муру. Статья, носившая популяризаторский характер и предвосхитившая появление книги Г.Брандеса на русском языке, повторила многие ошибки и просчеты датского исследователя. Автору, однако, удалось сделать и ряд интересных преломлений художественного материала, – в частности, интересен эпизод, передающий предысторию «ирландской мелодии» «Она далека от родной земли…», получившей отклик в пушкинском стихотворении «Для берегов отчизны дальной…».

Как видим, на исходе XIX века обращение русской критики к творчеству Томаса Мура носило во многом внесистемный характер, что может быть обусловлено причинами внешнего плана, в частности, новым этапом развития русского общества, изменением его идеологических и эстетических представлений.

Глава вторая

Традиции творчества Томаса Мура в русской литературе 1820–1830-х гг

§ 1. Творчество Томаса Мура в русской поэзии 1820–1830-х гг

I

Появлению в 1822 г. в «Благонамеренном» А.Е.Измайлова первой статьи о Томасе Муре, содержавшей характерное сближение ирландского барда с Байроном и Вальтером Скоттом¹, предшествовали суждения, сохранившиеся в частной переписке деятелей русской культуры. Например, находясь на дипломатической службе в Лондоне, Д.Н.Блудов сообщал И.И.Дмитриеву в письме от 25 марта (6 апреля) 1820 г., что «ирландцы с упорством и запальчивостью ставят всех выше своего земляка Мура», которого можно назвать «ирландским Батюшковым» и определенным образом сблизить с англичанином Байроном и шотландцем В.Скоттом². ОМype Д.Н.Блудов услышал сразу по прибытии в Лондон на должность советника посольства в 1818 г., однако первоначально воспринимал его прежде всего как автора анакреонтических стихотворений, мастера эротической лирики, что отразилось, в частности, в его письме В.А.Жуковскому, датируемом августом 1818 г.

В сознании С.И. Муравьева-Апостола Мур также сближался с Байроном и, более того, воспринимался в качестве последовательного сторонника тенденций обновления окружающего мира, усилившихся в поэзии благодаря революционным событиям во Франции. Осознание "высокого назначения человека", побудившее поэзию стать более гражданственной, "мужественной", вызвало появление "Байронов и Муров"³.

Восприятие декабристами Mypa в качестве гражданского поэта стало вполне традиционным, о чем можно судить по "Воспоминаниям о Рылееве" Н.А.Бестужева, известного своим переводом третьей вставной стихотворной поэмы "The Fireworshippers" из "Лалла Рук". Цитируя одно из самых известных стихотворений К.Ф.Рылеева "Гражданин" ("К молодому поколению"), Н.А.Бестужев делает пафосное замечание: "Кто не скажет, что это стихотворение может стать наряду с лучшими ирландскими мелодиями Мура?"⁴. Тем самым Н.А.Бестужев сближает произведения английского и русского поэтов, имеющие характерное гражданское звучание. Вместе с тем характерное сближение Байрона и Томаса Мура на основе гражданственности их лирики, в существенной мере повлиявшей на движение декабристов в России, было свойственно далеко не всем представителям российских литературных кругов. В переведенной Л.Крестовцевым для «Литературной газеты» в 1831 г. статье Ш.Нодье «Байрон и Томас Мур» утверждается, что сопоставляемые поэты – «суть гении-близнецы», однако один из них является «падшим»⁵, – в этих словах можно усмотреть прозрачное осуждение Мура за сожжение байроновских записок. В примечании к публикации, подписанном «Издатель» и, вероятно, принадлежащем О.М.Сомову⁶, признается, что Томас Мур – «человек с поэтическим дарованием и музыкальным слухом», «обладает прекрасным талантом», однако при этом выражается сомнение, что «его радужные, отчасти жеманные картины можно ставить наряду с произведениями широкой и сильной кисти Байрона», поскольку последний – «гений необыкновенный, представитель поэзии своего века»⁷.

Признавая эрудицию Мура, богатство его неуемной фантазии, мастерство в подборе изобразительно-выразительных средств, русская критика в то же время не могла не признать разительных отличий между мятежностью, пылкостью стремлений Байрона и рассудочным оптимизмом, внутренней успокоенностью, свойственными ирландскому барду. Д.О.Вольф, автор "Чтений о новейшей изящной словесности", опубликованных в 1835 г., отмечал способность Мура находить "в предмете самом сухом и неблагодарном <…> такую сторону, которая представляет его привлекательным"⁸. Сопоставляя лирический мир Мура и Байрона, Д.О.Вольф писал: «В решительную противоположность Байроновым темным краскам он <Мур> умеет разливать на все свои картины почти ослепительный свет радостной, весело и быстро текущей жизни; а притом повсюду господствует у него нежность и искренность в такой степени, в

какой они очень редко совокупляются с такою силою»⁹.

Как видим, в русской литературе постепенно происходила смена представлений о Томасе Муре, – суждения о гражданственности и патриотизме Мура постепенно отходили на второй план, замещаясь рассуждениями об эрудиции ирландского барда, яркости создаваемых им художественных образов, их предпочтительной ориентации на восточный колорит.

С творчеством Томаса Мура, вероятно, был знаком А.С.Грибоедов, хорошо освоивший английский язык и читавший в подлиннике в 1819 г. во время путешествия по Персии "восточную повесть" Мура "Лалла Рук", тем самым сверяя художественное описание и непосредственно наблюдаемую реальность¹⁰. Вместе с тем следов влияния творчества Мура в произведениях Грибоедова совсем немного, – это образ пери в стихотворении «Телешовой в балете „Руслан и Людмила“, где она является обольщать витязя» (1824) и своеобразная восточная экзотика отрывка «Кальянчи», создание которого относится к 1821 г.

В стихотворении "Телешовой", впервые опубликованном в № 1 "Сына отечества" за 1825 г., отчетливо ощутимо влияние "Лалла Рук" Томаса Мура: "О, кто она? – Любовь, Харита, // Иль пери, для страны иной // Эдем покинула родной, // Тончайшим облаком обвита?"¹¹. Первая публикация сопровождалась примечанием издателя Н.И.Греча, дававшим представление об Эдемеи пери¹².

Известно, что в период с декабря 1821 г. по май 1822 г. в Тифлисе происходило регулярное общение А.С.Грибоедова и В.К.Кюхельбекера. Поэты были знакомы, – их первая встреча состоялась в Петербурге несколькими годами прежде; однако именно в Тифлисе произошло определенное внутреннее, духовное сближение двух ярких представителей русской литературы. "Он очень талантливый поэт, и его творения в подлинном чистом персидском духе доставляют мне бесконечное наслаждение", – писал Кюхельбекер о Грибоедове в письме к своей матери, датированном 18 декабря 1821 г.¹³ Ассоциации Грибоедова и его творчества с восточным колоритом характерны и для позднейших произведений Кюхельбекера. Так, в стихотворении "А.С.Грибоедову при пересылке к нему в Тифлис моих «Аргивян», автограф которого, содержащийся в письме к сестре Ульяне Карловне Кюхельбекер, датируется 20 января 1823 г., В.К.Кюхельбекер предлагает описание, прозрачно раскрывающее интерес Грибоедова к персидской тематике: «…он запах Гулистана // Вбирает жадною душой, // Где старец вечно молодой, // Где музы пышные святого Фарзистана // Парят над вещею главой!»¹⁴ В стихотворении «Памяти Грибоедова» (1829) Кюхельбекер характеризует погибшего современника как «избранного славой // Певца, воспевшего Иран» и сопровождает эти строки пояснением в виде затекстового примечания: «Относится к поэме Грибоедова, схожей по форме своей с Чайлдом-Гарольдом; в ней превосходно изображена Персия. Этой поэмы, нигде не напечатанной, не надобно смешивать с драмой, о которой упоминает Булгарин»¹⁵. В первом томе двухтомника Кюхельбекера, вышедшего в 1939 г. в Большой серии «Библиотеки поэта» к строке о «певце, воспевшем Иран» дано иное примечание на французском языке с подстрочным русским переводом: «Ce raprorte `a un charmant poeme; Путник ou Странник, dans le gender de Child-Harold (mais sans la morque et la misanthrophie d'e Byron) dans lequel il avoit peint la Perse; ce po"eme n’a jamais 'et'e imprim'e» («Относится к прелестной поэме „Путник“ или „Странник“, вроде „Чайльд-Гарольда“ (но без надменности и мизантропии Байрона), в которой он изобразил Персию; эта поэма никогда не была напечатана»)¹⁶. Вероятно, именно эта поэма Грибоедова, не дошедшая до наших дней, вызывала у Кюхельбекера прочные многолетние ассоциации между именем писателя-современника и персидскими мотивами в поэзии.

Из упомянутой поэмы Грибоедова до наших дней сохранился отрывок "Кальянчи", впервые опубликованный в № 1 "Сына отечества" за 1838 г. В основу дошедшего до нас фрагмента было положено реальное событие 1820 г., отраженное в сообщении начальника русской дипломатической миссии в Персии С.И.Мазаровича генералу А.А.Вельяминову: "Двое бродяг вывели в здешний базар мальчика-грузина Татня, похищенного ими. Я представил здешнему правительству о беззаконности <…>. Служащий при миссии по моему приказанию силою извлек из шахзадинского дворца маленького несчастливца, которого я ныне с караваном отправил в Карабах"¹⁷. В диалоге путешественника и отрока, уроженца Кахетии, обращает на себя внимание реплика первого из них, с которой, собственно, и начинается отрывок: «В каком раю ты, стройный, насажден? // Какую влагу пил? Какой весной обвеян? // Эйзедом ли ты светлым порожден, // Питомец пери, или Джиннием взлелеян?»¹⁸. Многочисленные экзотические наименования, упомянутые Грибоедовым, а в особенности имя пери, невольно ведут к мысли о влиянии со стороны «восточной повести» «Лалла Рук». Данная мысль тем более справедлива, что путник в ходе диалога вновь и вновь обращается к характерным элементам экзотики, упоминает пери: «В каком раю ты, стройный, насажден? // Эдема ль влагу пил, дыханьем роз обвеян? // Скажи: или от пери ты рожден, // Иль благодатным Джиннием взлелеян?»¹⁹.

Впрочем, увлечение ориентальными мотивами, столь ярко отразившимися в "Лалла Рук" Томаса Мура, было характерно в 1820-е гг. не только для творчества А.С.Грибоедова, но и для всей русской литературы в целом. Интерес к ориентализму, обусловленный прежде всего господством романтического направления, находил отражение и в повседневной жизни, что проявилось, в частности, в особом внимании к языкам и культурам многих народностей Российской империи, а также стран Востока, открытии в 1818 г. восточных кафедр в Главном педагогическом институте, выпуске в 1825–1827 гг. специализированного журнала "Азиатский вестник"²⁰. Популярность в России обретали и произведения западноевропейских (в том числе и английских) писателей, интерпретирующие восточные мотивы²¹. О том, что восточные мотивы стали во многих случаях преобладающими в «ученейших обществах» просвещенных народов, сообщалось и в стихотворных пародиях 1820-х гг., авторы которых утверждали, что «одни переводы с восточных языков кое-как питают российскую словесность»²². Признавая, что влияние восточной поэзии особенно видно «в поэзии Мура и в произведениях Байрона», С.П.Шевырев вместе с тем отмечал способность ориентальных мотивов увлечь «фантазию поэтов в мир идеальный»²³. Роль творчества Мура в пропаганде в России ориентальной традиции в 1820–1830-е гг. неизменно преувеличивалась, о чем можно судить, в частности, из другого замечания С.П.Шевырева, вызванного появлением поэмы A.И.Подолинского «Див и пери»: «…англичанин Мур пристрастил всю Европу к восточному роду поэзии <…>. Критика радуется, смотря на сие обогащение; между тем холодная предусмотрительность, в которой ее часто, но несправедливо укоряли, заставляет опасаться, чтобы роскошь описаний не заменила у наших стихотворцев истинной силы чувствований и мыслей»²⁴.