Творчество Томаса Мура в русских переводах первой трети XIX века

Яшина Татьяна Анатольевна

§ 2. Традиции творчества Томаса Мура в произведениях А.С.Пушкина

I

Несмотря на позитивную реакцию русской печати начала ХIХ века на творчество Томаса Мура, особенно заметную после появления второй части «Лалла Рук» («Рай и пери») в переводе В.А.Жуковского («Пери и ангел») на страницах «Сына отечества» в 1821 г., мы можем видеть отрицательное отношение к Муру и его произведениям со стороны А.С.Пушкина, чей голос звучал одиноко. Пушкин писал П.А.Вяземскому 2 января 1822 г.: "Жуковский меня бесит – что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся «Лалла-рук» не стоит десяти строчек «Тристама Шанди»¹. Подтверждением прочности негативного отношения Пушкина к «безобразному восточному воображению», которому напрасно подражал Мур, являются другие суждения, сохранившиеся в эпистолярии великого русского поэта. В частности, 27 июня 1822 г. в письме

Н.И.Гнедичу Пушкин говорил о досаде, испытываемой при появлении переводимых Жуковским «уродливых повестей Мура». Признавая, что «английская словесность начинает иметь влияние на русскую», великий русский поэт вместе с тем проводил четкую разделительную грань между творчеством Байрона и Мура: «С нетерпением ожидаю „Шильонского узника“; это не чета „Пери“ и достойно такого переводчика, как певец Громобоя и Старушки» (т.9, с.42).

Пушкин аргументированно раскрывает внутреннюю сущность своего негативного восприятия художественного творчества Мура, при этом вновь противопоставляя его и Байрона в письме П.А.Вяземскому, датируемом концом марта – началом апреля 1825 г.: "…знаешь, почему не люблю я Мура? – потому что он чересчур уже восточен. Он подражает ребячески и уродливо – ребячеству и уродливости Саади, Гафиза и Магомета. – Европеец, и в упоении восточной роскоши, должен сохранять вкус и взор европейца. Вот почему Байрон так и прелестен в "Гяуре", в "Абидосской невесте" и проч." (т.9, с.142). Не изменяя своего мнения с течением времени, Пушкин снова отрицательно высказывается по поводу "Лаллы Рук" Мура и во второй половине ноября 1825 г. в письме П.А.Вяземскому: "Поступок Мура (сожжение Муром записок Байрона. – Т.Я.) лучше его "Лалла-Рук" (в его поэтическом отношенье)" (т.9, с. 215).

В своем отрицательном восприятии "восточной роскоши" Мура Пушкин во многом опередил время и потому долго не встречал понимания современников; только в 1830-е гг. полемические суждения о "восточном воображении" Мура стали появляться в отечественной публицистике и литературной критике. Пушкин формировал свое представление о "Лалла Рук" и творчестве Мура не только на основе знакомства с переводом В.А.Жуковского "Пери и ангел", но и под влиянием опубликованного в 1821 г. в "Соревнователе просвещения и благотворения" (ч.16), а затем и отдельным изданием, прозаического фрагмента из "Лалла Рук" в переводе Н.А.Бестужева. В библиотеке Пушкина имелся полный прозаический перевод "Лалла Рук" на французский язык², выпущенный Амедеем Пишо в 1820 г.³, из чего можно заключить, что великий русский поэт был знаком со всеми частями произведения Мура и мог высказывать суждения, исходя из целостного восприятия всего текста.

Неизменно отслеживая появление в русской периодике все новых и новых переводов из Т.Мура, в том числе осуществленных П.А.Вяземским, И.И.Козловым, Пушкин не только не менял своего известного отношения к творчеству автора "Лалла Рук", но и во многом переносил свою антипатию на тех современных русских поэтов, которые стремились следовать традиции Мура, подражали восточным мотивам его поэмы. Здесь можно, в частности, назвать имя А.И.Подолинского, опубликовавшего в 1827 г. свою первую поэму ("повесть в стихах") "Див и пери", вселившую во многих представителей литературной среды надежду на появление нового самобытного дарования. Оппонент пушкинского круга Н.А.Полевой и его единомышленники со страниц русской периодики стали благодарить Подолинского "от имени человечества", что со стороны трудно было воспринять без иронии. Пушкин не принимал поэму Подолинского по той же причине, по какой не мог принять перевод Жуковского "Пери и ангел" – в этих поэмах предельно вычурно, в неприемлемой для великого поэта форме проявился ориентальный колорит.

У представителей пушкинского окружения вызывали недоумение повелительность тона и отсутствие определенности в хвалебных высказываниях Н.А.Полевого, односторонность его самоуверенных рассуждений, вредно повлиявших на молодого Подолинского, который стал еще более небрежен в своей языковой благозвучности, что и проявилось во второй его поэме "Борский", отрицательно встреченной русской критикой⁴. На вечере у А.А.Дельвига 24 февраля 1829 г., где в числе гостей был и Подолинский, «мальчик, вздутый <…> панегиристами и Полевым», Пушкин высказал интересную мысль, на следующий день переданную С. П. Шевыревым в письме М.П.Погодину: "Полевой от имени человечества благодарил Подолинского за «Дива и пери», теперь не худо бы от лица вселенной побранить его за «Борского»⁵. Таким образом, мы можем говорить об отрицательном отношении Пушкина не только к Муру, но и к его молодому русскому последователю А.И.Подолинскому.

Упомянутый выше С.П.Шевырев в статье, посвященной "Манфреду" Байрона в переводе М. П. Вронченко, относил Мура и Пушкина к разным группам писателей. Первая группа, черпавшая материал для творчества из внешнего мира, включала, помимо Пушкина, также И.—В.Гете, В.Скотта, В.Ирвинга, Ф.Купера, ко второй группе, изначально обращавшейся к миру внутреннему, миру души, причислялись Ф.Шиллер, Дж.—Г.Байрон, Т.Мур, В.А.Жуковский, А.Мицкевич. "Наш Пушкин", по мнению С.П.Шевырева, в отдельных романтических поэмах (прежде всего, в "Кавказском пленнике" и "Бахчисарайском фонтане") "переходит

во второй ряд, но <…> в сих произведениях он является более подражателем, нежели оригинальным"⁶.

Вместе с тем нельзя не сказать о спорных попытках современников и некоторых исследователей жизни и творчества Пушкина сблизить отдельные его произведения с сочинениями Мура. Эти попытки берут свое начало от известного суждения Кс. А.Полевого, заявившего в 1834 г., что Пушкин – "род нашего Байрона с примесью Мура"⁷. После выхода в свет книги П.В.Анненкова «Материалы для биографии Пушкина» (СПб., 1855) появились многочисленные отклики (Н.Г.Чернышевский, А.В.Дружинин, Н.А.Добролюбов, А.А.Григорьев и др.), в числе которых была и рецензия В.П.Гаевского, высказавшего в «Отечественных записках» предположение о наличии традиции Мура в стихотворении Пушкина «Эхо» (1831): "Главная мысль в нем принадлежит самому Пушкину, но некоторые подробности и даже размер стихотворения обличают автора «Ирландских мелодий»⁸. Наблюдение Гаевского побудило издателей произведений Пушкина конца ХIХ – начала XX века публиковать стихотворение «Эхо» с подзаголовком «Из Томаса Мура», пока Н.В.Яковлев не установил перекличку между «Эхом» Пушкина и более ранним стихотворением Б.Корнуолла «Прибрежное эхо»⁹. В опубликованной позднее работе «Из разысканий о литературных источниках в творчестве Пушкина» Н.В.Яковлев пытался сблизить «Египетские ночи» Пушкина и «New Thoughts on Old subjects» (1828) С.—Т.Колриджа, где некий импровизатор пытается кратко передать суть одной из «Ирландских мелодий» Т.Мура – «Believe me if all those endearing young charms…»¹⁰, однако и эту попытку проведения опосредованной параллели между Пушкиным и Муром следует признать зыбкой, неимеющей существенных доказательств.

Попытки исследователей найти точки сближения между произведениями Мypa и Пушкина имели под собой определенные основания, связанные, в частности, с анализом круга чтения как самого великого русского поэта, так и его современников. Например, известно, что сочинения Мура имелись в библиотеке с. Тригорского¹¹, причем Анна Николаевна Вульф была большой почитательницей английского поэта. Данное обстоятельство, подтвержденное Пушкиным в письме к брату Анны Николаевны Алексею от 16 октября 1829 г. («В Малинниках застал я одну Анну Николаевну с флюсом и с Муром»; т.9, с.295), позволяет предположить, что Пушкин мог брать книги Мура из библиотеки своей тригорской знакомой¹². В альбоме Анны Н.Вульф, хранящемся в ИРЛИ¹³, имеются многочисленные выписки из «Ирландских мелодий» в английском подлиннике и в русских переводах М.П.Вронченко и П.А.Вяземского¹⁴.

В библиотеке самого Пушкина, как верно указал Б.Л.Модзалевский, можно было найти, в числе прочих, и очень редкие, почти неизвестные ныне произведения Мура, например, в составе парижской серии "Baudry’s Collection of Ancient and Modern British Authors", увидевшей свет в 1835 г., имелись на языке оригинала "Эпикуреец", "Биография Шеридана", "Жизнь и смерть лорда Эдварда Фитцджеральда", "Записки капитана Рока", "Путешествия ирландского джентльмена в поисках религии"¹⁵. Последнее из названных произведений также имелось у Пушкина во французском переводе 1833 г., причем на обложке книги великий русский поэт оставил помету «Пушкин», удостоверявшую принадлежность книги лично ему¹⁶. Наконец, в библиотеке Пушкина хранилось парижское издание 1829 г. «The Poetical Works of Thomas Moore <…> in one volume» («Поэтические творения Томаса Мура <…> в одном томе»)¹⁷, включавшее, помимо известных «ирландских мелодий», баллад, и политико-сатирические произведения Мура, пропущенные русской цензурой, не осознавшей всей глубины язвительных намеков английского поэта. Эта книга, содержавшая полные тексты таких острых произведений, как «Fudge Family in Paris» («Семейство Фаджей в Париже», 1818) и «Fable for the Holy Alliance» («Басни для Священного Союза», 1823)¹⁸, получила широкое распространение в русской литературной среде, имелась в домашних собраниях многих современников Пушкина.

Интересно пронаблюдать, рядом с какими именами возникает в творческом сознании Пушкина имя Томаса Мура. В незавершенном очерке "<О статье А.Бестужева "Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начала 1825 годов">" (1825), оспаривая точку зрения Бестужева, согласно которой – первый период литературы является "веком сильных чувств и гениальных творений", после чего наступает упадок, Пушкин писал об обратном, хотя и здесь не видел никакой особой закономерности: "Ром<антическая> слов<есность> началась триолетами <…>. После кавалера Marini явился Alfieri, Monti i Foscolo, после Попа и Аддиссона – Байрон, Мур и Соуве" (т.6, с. 261). Впоследствии Пушкин предпочел выразить свои мысли не в форме статьи, так и оставшейся неоконченной, а непосредственно в письме А.А.Бестужеву, датируемом концом мая – началом июня 1825 г.: "У англичан Мильтон и Шекспир писали прежде Аддиссона и Попа, после которых явились Southay, Walter Scott, Moor и Byron – из этого мудрено вывести какое-нибудь заключение или правило" (т.9, с.158).