Творения и Гимны

Новый Богослов Преп. Симеон

Гимн V

Четверостишия преп. Симеона, показывающия его любовь к Богу.

Как Ты бываешь и огнем пылающим и водою орошающею? Как Ты и сожигаешь и услаждаешь, и тление потребляешь? Как людей Богами содеваешь и тьму в свет обращаешь? Как из ада возводишь и смертных в нетление облекаешь? Как тьму к свету привлекаешь и ночь (дланию) удержаваешь? Как Ты сердце озаряешь и меня всего изменяешь? Как с людьми соединяешься и сынами Божиими их содеваешь? Как любовию к Себе возжигаешь и без стрелы уязвляешь? Как [грехам] долготерпишь и не тотчас воздаешь? Как Ты — Сущий вне всех (вещей) видишь деяния всех? Как вдали от нас пребываешь и дело каждаго созерцаешь? Дай рабам Твоим терпение, да не покроет их скорбь.

Гимн VI

Увещание к покаянию, и каким образом воля плоти, сочетавшись с волею Духа, соделывает человека богоподобным.

Плачу и сокрушаюсь я, когда меня озаряет Свет, и я вижу нищету свою и познаю, где нахожусь, и в каком бренном мире я — смертный обитаю. Веселюсь же и радуюсь, когда помышляю о данном мне от Бога назначении и славе, усматривая себя всего украшенным невещественным одеянием, как бы Ангела Господня. Итак, радость эта возжигает во мне любовь к Тому, Кто подает ее и изменяет меня — к Богу. Любовь же источает слезные потоки и еще более просвещает меня. Послушайте вы, согрешившие, как и я, против Бога, потщитесь и ревностно подвизайтесь в делах [благих], чтобы получить вам и удержать вещество невещественнаго огня (говоря — вещество, я показал Божественную сущность) и возжечь умный светильник души, дабы соделаться солнцами, светящими в мире и отнюдь невидимыми для живущих в мире, дабы стать как бы Богами, содержащими внутри себя всю славу Божию, в двух сущностях, то есть в двух природах, двух энергиях и двух волях, как взывает Павел (Рим. 7:14 след.). Ибо одна воля — скоропреходящей плоти, другая — Духа, и иная — души моей. Однако же я не трояк, но двояк, как человек: душа моя неизъяснимо связана с плотью. И все же каждая (из частей) требует свойственнаго себе, как–то [тело] — есть, пить, спать, что я называю земными желаниями плоти. Когда же тело отделится от души, то ничего этого не ищет, но бывает мертвым и безчувственным, наподобие глины. Всякое же желание (воля) души человеческой, мне думается, едино. Поэтому кто сочетал свою волю с Божественным Духом, тот соделался богоподобным; восприняв в сердце Христа, он [поистине] стал христианином от Христа, имя в себе вообразившимся единаго Христа, совершенно неуловимаго и поистине неприступнаго для всех тварей. Но, о природа непорочная! сущность сокрытая, человеколюбие для многих неведомое, милосердие для неразумно живущих невидимое, существо неизменное, нераздельное, трисвятое, свет простой и безвидный, совершенно несложный, безтелесный, нераздельный и никакою природою неуловимый, каким образом Ты, о Царю, был видим, как и я, познаваем седящими во тьме, носим на руках Твоей Святой Матери, связываем, как убийца, телесно страдал, как злодей, желая, конечно, меня спасти и в рай славы опять возвести? Таково Твое домостроительство, Слове, таково пришествие, таково благоутробие Твое и человеколюбие, бывшее ради нас всех человеков: верных и неверных, язычников, грешников и святых. Ибо явление Твое соделалось общим для всех спасением и искуплением.

Происходящее же сокровенно во мне блудном и частным образом совершающееся в известной

неизвестности, то есть ведомо для меня, неведомо же для других, какой язык изречет? какой ум изъяснит? какое слово выразит, чтобы и рука моя могла начертать то? Ибо поистине, Владыко, страшно и ужасно, и превосходит слово то, что мне видится Свет, Котораго мир не имеет, и меня любит Тот, Кто не пребывает в этом мире, и я люблю Того, Котораго отнюдь нет среди видимаго. Сидя на ложе, я нахожусь вне мира, и пребывая в своей келлии, вижу Того, Кто вечно пребывает вне мира, и Кто соделался [человеком в мире] с Которым я и беседую, дерзко же будет сказать — Котораго и люблю, и Он меня любит. Одно созерцание Его служит для меня пищею и прекрасным питанием; соединяясь же с Ним, я восхожу превыше небес, и знаю, что это истинно и достоверно бывает. Где же тогда находится это тело, — не знаю. Знаю, что пребывающий недвижимым нисходит (ко мне). Знаю, что [по природе] невидимый видится мне. Знаю, что далеко отстоящий от всей твари воспринимает меня внутрь Себя и скрывает в объятиях, и я нахожусь тогда вне всего мира. С другой стороны, и я смертный и ничтожный среди мира внутри себя созерцаю всего Творца мира, и знаю, что не умру, пребывая внутри (самой) Жизни и имея всецелую, внутри меня возрастающую Жизнь. Она и в сердце моем находится и на небе пребывает; здесь и там Она видится мне в равной мере блистающею. Но могу ли я хорошо уразуметь, каким образом это бывает? и в состоянии ли я высказать тебе [хотя] то, что разумею и вижу? Ибо поистине совершенно невыразимо то, чего око не видело, ухо не слышало, и что на сердце плотское никогда не всходило (Ис. 64:4; 1 Кор. 2:9). Благодарю Тебя, Владыко, что Ты помиловал меня и дал мне видеть это и таким образом записать, и потомкам моим поведать о Твоем человеколюбии, дабы и ныне (этим) тайнам научались народы, племена и языки, что всех горячо кающихся Ты милуешь, как (помиловал) Апостолов Твоих и всех святых, благодетельствуешь им, почитаешь их и прославляешь, Боже мой, как взыскующих Тебя с великою любовию и страхом, и к Тебе единому взирающих — Творцу мира, Которому подобает слава и честь, держава и величие, как Царю и Богу и Владыке всего (мира), ныне и всегда непрестанно во веки веков. Аминь.

Гимн VII

Согласно с природою одно только Божество должно быть предметом любви и вожделения; кто приобщился Его, тот сделался причастным всех благ.

О что это за вещь, сокрытая для всякой тварной природы? что это за свет мысленный, ни для кого невидимый? что это за великое богатство, котораго никто в мире вполне не мог найти или овладеть им всецело? Ибо оно неуловимо для всех и невместимо для мира; оно вожделеннее всей вселенной и настолько желаннее вещей видимых, насколько Бог, создавший их, превосходнее их. Поэтому я уязвлен любовию к Нему, и доколе не вижу Его, истаяваю внутри, и горя умом и сердцем, со вздохами хожу туда и сюда, и палимый ищу здесь и там, нигде не находя Возлюбленнаго души моей, и часто озираюсь в надежде, не увижу ли моего Желаннаго. А Он, как невидимый, совершенно не показывается мне. Когда же я, отчаявшись, начинаю плакать, тогда Он является мне, и на меня взирает Тот, Кто все назирает. Изумляясь необыкновенной красоте (Его), я дивлюсь тому, как Творец, отверзши небеса, приклоняется и показывает мне неизреченную и необычайную славу. Когда же я размышляю о том, может ли кто стать еще ближе к Нему, и каким образом можно было бы подняться на неизмеримую высоту, — Он Сам внутри меня является, блистая в убогом сердце моем, отовсюду озаряя меня безсмертным светом и все члены мои освещая лучами. Весь обнимая меня, Он всего меня покрывает лобзанием и всего Себя мне недостойному дарует. И я насыщаюсь Его любовию и красотою, и исполняюсь божественнаго наслаждения и сладости. Я делаюсь причастником света и славы: лицо мое, как и Возлюбленнаго моего, сияет, и все члены мои делаются светоносными. Тогда я соделываюсь красивее красивых, богаче богатых, бываю сильнейшим всех сильных, более великим царей и гораздо честнейшим чего бы то ни было видимаго, не только — земли и того, что на земле, но и неба и всего, что на небе, имея (в себе) Создателя всего, Которому подобает слава и честь ныне и во веки. Аминь.

Гимн VIII

О смирении и совершенстве.

Дай мне, Христе, целовать Твои ноги, Дай мне лобызать Твои руки, Руки, произведшия меня через слово, Руки, без труда сотворившия все. Дай мне ненасытно насыщаться ими. Дай мне видеть лицо Твое, Слове, И неизреченной красотой наслаждаться, И созерцать (Тебя) и радоваться от Твоего видения, Видения неизреченнаго и невидимаго, Видения страшнаго. Однако дай мне поведать Если не сущность его, то хотя действия. Ибо выше природы и всякой сущности Весь Ты, Сам Бог мой и Создатель. Видится же нам отблеск Божественной славы Твоей, Свет простой и приятный, И Свет то скрывается, то соединяется Весь, как мне кажется, со всеми нами — Твоими рабами, Свет духовно созерцаемый в отдалении, Свет внутри нас внезапно обретающийся, Свет подобный то воде текущей, то огню возжигающему — То сердце, котораго он, конечно, коснется. Им, Спасителю мой, как познал я, охвачена Бедствующая и смиренная душа моя, Воспламенена и горит… Ибо огонь, получив горючее вещество, Как не возгорится, как не истребит (его), Как не причинит неизбежных страданий При возжении? [о нем] дай мне поведать, Спаситель! Неизреченное видение необычайной красоты Он представляет, и увеселяет меня, и пламя любви Нестерпимое возжигает. Как я снесу (его)? Или как поведаю об этом великом чуде, Которое во мне блудном бывает? Ибо я не могу выносить молчания, Боже мой, И пучиною забвения покрыть те дела, Которыя Ты сотворил и творишь ежедневно С теми, кто горячо Тебя всегда ищет И в покаянии к Тебе прибегает. Дабы я, подобно сокрывшему талант Лукавому рабу, не был праведно осужден. Но, открывая, я всем говорю об этом, И о Тебе и Твоем благоутробии Чрез письмена передаю и повествую, О Боже мой, последующим поколениям. Дабы, познав великую Твою милость, Какую Ты показал и показываешь на мне одном, Прежде блудном и нечистом, Гораздо более всех согрешившем, Никто не сомневался, но напротив возлюбил бы (Тебя), Не боясь, но радуясь приступил бы, Не страшась, но тем с большим дерзновением, Видя море Твоего человеколюбия. Пусть притечет он, припадет и восплачет, И получит разрешение прегрешений, Говоря в себе: воистину Если порочнейшаго и вселукаваго этого И совершенно заблудшаго помиловал Создатель, Более всех людей согрешившаго, То не тем ли более Он и меня помилует, Согрешившаго некоторым образом простительно И не все заповеди преступившаго? Итак, чтобы знали множество зол моих, Здесь, Слове, я хочу поведать не все, конечно, Безчисленные [грехи мои], ибо они превосходят (числом) звезды, Превосходят капли дождя, песок моря И множество волнующихся волн, Но — то именно, что содержит книга совести, И что заключают хранилища памяти. Иное же один только Ты веси. Я был убийцею, послушайте все, Дабы вы жалостно оплакали меня; а каким образом — (Это) я опущу, избегая долготы речи. Я был, увы мне, прелюбодеем в сердце, И содомлянином мыслию, и клятвопреступником Произволением, употребителем божбы и любостяжателем, Вором, лжецом, безстыдником и похитителем, горе мне, Досадителем, братоненавистником и большим завистником, Сребролюбцем и наглецом и всякаго Другого порока делателем. Ей, поверьте, я говорю это истинно, Не притворно и не с лукавством. Итак, кто, услышав это, не изумится И не подивится Твоему долготерпению, Человеколюбче, и от изумления не скажет: Как земля, убежав, не разступилась, не вынося На хребте (своем) этого несчастнаго, И живым не свела его в ад? Как не обрушился сверху ураган И не истребил этого преступника? Как не ниспало одновременно небо И не погасли солнце и звезды Над таковым презрителем? О долготерпение Твое, Спасителю! — пусть скажет он опять — О благостыня и милосердие! Ибо поистине — сверх всякаго прощения Таковыя деяния этого несчастнейшаго, Услыша о которых, всяк воскликнет: Ужели [Божественная] правда попустила ему жить? И как, будучи праведной, она допустила хотя бы одно Существование его на земле живых? Если же кто заподозрит, что, быть может, я ложь написал, То прости ему, как милостивый, Ибо, не ведая долготерпения Твоего, Спасителю, И бездны человеколюбия Твоего, И услышав о непристойности дел моих, Он справедливо вынес такое суждение, Говоря: если [Божественная] правда безнаказанным Оставила его, то нет, следовательно, суда. Ты же, Боже мой, так как [после] будешь судить, То поэтому ныне весьма долготерпишь. Ибо спасти всех, конечно, желаешь, Ожидая покаяния нашего, Которое — от дел, по снисхождению Твоему праведному. Ибо праведному свойственно не поражать падающих, Но скорее напротив, конечно, — руку [помощи] им простирать, Что делать Ты, благий мой Владыка, Никогда не переставал и не престанешь. Жизнь всех людей есть брань. Мы же все люди — рабы Твои, Создатель; Однако малые и великие — [все] имеем Врагов непримиримых (в лице) князей тьмы. Поэтому если Сам Ты не подашь (нам) скоро руку [помощи], Но попустишь им укрепиться против нас, То где будет Твоя правда и человеколюбие? Ибо (хотя) мы соделались рабами его (диавола) По своей воле и своему произволению, Но Ты Сам, Боже мой, пришедши, искупил нас И принес к Отцу Твоему В дар, каковыми однако видеть враг нас не терпит, Не вынося той зависти, какую питает. Но, как лев, рыкает на нас, И ходя и скрежеща зубами, Упорно ищет, кого бы поглотить. Поэтому если Ты, Христе мой, тех, которые этим неукротимым зверем Уязвлены и, приняв удары И раны, пребывают лежащими, Не помилуешь, или лучше — не сжалишься Ожидая их выздоровления, Но поразишь и совсем сокрушишь, Совершенно умертвив таковых; То это, по моему мнению, — праведно, Потому что не непроизвольно они пленяются. Но добровольно предаются. Однако коварный и злохитростный, Неукротимый и изворотливый зверь этот, Как бы друг, притворяется дружественным, Ища всего меня схватить и уловить. Показывая мне видимую жизнь, Он лишает меня жизни духовной. Окрадывая меня чувством в настоящем, Он отнимает (у меня) и богатство будущаго. При внешнем (ведь) созерцании является одно, Сокрыто же (в нем), Спасителю, другое. Если же люди, и познав это, Хитро и лицемерно притворяются, [что не знают], То чего не сделает (с ними) изобретатель зла? Как не обольстит он их и в особенности юных? Как не прельстих тех, которые незлобивы, Совершенно неопытны и нелукавы, Тот, кто по произволению — сатана и лукавый, И искусный изобретатель всякаго лукавства? Однако он решительно всех прельщает и уязвляет, И никто не избежал от его рук, Или стрел, не отведав в них заключеннаго Яда, и не ушел (от него) неуязвленным. Все мы согрешили и лишены, Христе, Твоей неизреченной и божественной славы, И умоляем Тебя туне спасти (нас) И оправдать благодатию и милостию, Которою Ты излил ныне на меня изобильно, О чем я не обленюсь говорить и писать. Ибо как я, о Боже мой, могу покрыть молчанием То, что бывает ежечасно И совершается во мне несчастном? Ибо поистине оно неизреченно, Непостижимо и превосходит ум и слово. И как я выскажу или как изъясню это? Но, не вынося молчания, теперь же начну свою речь. Ты — один Бог безначальный, несозданный, В Сыне и Духе — Троица Святая. Ты — непостижим, неприступен, Создатель видимой и умопостигаемой Твари, и Господь, и Владыка, Ты — превыше небес И всего, что на небе, Один — Творец неба и обладатель, Один носящий все Твоим повелением И волею одною все содержащий. Тебя окружают тьмы Ангелов И тысячи тысяч Архангелов, Престолов, неисчислимых господств, Херувимов, Серафимов и Многоочитых сил, начал и властей И многих других слуг и друзей. Ты имеешь славу препрославленную, Так что без страха воззреть на нее не посмеет Никто из них, о Боже мой, Не в состоянии будучи снести явления И светоблистания лица Твоего. Ибо как создание возможет Создателя Всецело узреть или всецело постигнуть? Никоим образом, полагаю, это невозможно. Но поскольку изволит Творец, (Постольку) Он является и видится тому, кому Он пожелает, И познается, и тварь Его познает, И Он видится, и она Его видит, Насколько дано ей от Творца видеть. Ибо если твари Тобою, Боже мой, произведены, То от Тебя оне имеют и бытие и возможность Видеть и служить Тебе безпорочно. Итак, Ты вверху пребываешь превыше всех начал, Которыя окружают Тебя — Бога моего. Мы же внизу находимся в глубочайшем рве, (Которым я называю не видимый мир, Но поистине тьму греха) Рве порочности и омрачения, В

яме и рве ужасно глубоком, Над которым солнце не всходило светить. Ибо вне этого видимаго мира И мира будущаго есть (только) ночь греха; И погружающихся в нее неразумно Она как ныне содержит, так и по смерти также Будет держать узниками во веки веков. Из них я первым, о Христе мой, являюсь. Объятый ею и в нее низведенный, В преисподней глубине ея Находясь, я воззвал: помилуй меня Ты, Который приобщился зол моих. Ибо я познал, куда чрез них я низведен. Оттого я и плакал, потоки слез Из очей моих проливая усердно, И каялся от всего своего сердца, И взывал воздыханиями неизглаголанными. И Ты с несказанной высоты услышал меня, Лежавшаго в преисподней глубине Тьмы безграничной и безпредельной, И оставив окружающия Тебя силы, Пройдя все видимое [пространство], Нисшел туда, где был я лежавший. Озарив меня тотчас, Ты прогнал тьму, И воздвигши божественным Твоим вдохновеньем, Поставил меня на стопы Твоих повелений. Очаровав меня красотою Твоею и любовью, Ты уязвил меня и совершенно всего изменил. Увидев Твой лик, я убоялся, Хотя он и показался мне милостивым и доступным. Изумила же и поразила меня Красота Твоя, о Троица Боже мой! Ибо один образ трех в каждом, И три лица составляют едино — Бога моего, Который называется Духом и Богом всех. Итак, когда Ты явился мне несчастнейшему, Как мог я не дрогнуть и не спуститься Еще ниже того, где был я, Тьмою опять покрывшись, Дабы сокрыться от Тебя, всем нестерпимаго? Но я сделал это из робости. Ты же, Боже мой, напротив обнимал меня, Напротив целовал и заключал в объятия — В лоно славы Твоей, Боже мой, И в края одежд Твоих, Всего меня вводя и покрывая Твоим светом, И заставляя забыть (все) видимое И недавно одержавшия меня беды. О глубина таинств и высота славы! О восхождение, обожение и богатство! О несказанная светлость повествуемаго! Кто возможет постигнуть (это) из слов? Или уразуметь величие той славы? Ибо если кто не видел того, чего око не видело, И не слышал того, чего ухо не слышало, И что на сердце человеческое не всходило, Тот как поверит пишущему об этом? А если бы и поверил, то как чрез (одно) слово Может он увидеть то, чего око не видело? Как посредством слуха вместит то, Чего никогда не слыхало ухо людское, Чтобы и уразумел он хорошо те вещи И мог обнять мыслию то, Красота чего неизъяснима для видящих, И вид пребывает безвидным, И что непостижимо для всех, Кому видится? Как, повторяю тебе, Кто–либо, воображая это помыслом, Не удалился бы далеко от истины, Обольствшись воображением и фантазиями И ложные образы измышлений Ума своего рисуя и видя? Ибо как ад и тамошния муки Всяк представляет так, как желает, Но каковы оне, никто решительно не знает; Так, пойми меня, и блага оныя, Небесныя, для всех непостижимы И незримы, только тем одним они ведомы И видимы, которым Бог откроет, По мере достоинства каждаго: По мере веры, надежды и любви, И хранения заповедей Господних, Или иначе — по мере нищеты духовной. Эта мера — совершенная, не малая и не великая, Которыя Богу ненавистны, и в этом нет неправды, Так как оне совершенно неправыя. Ибо малой мере недостает праведности По нерадению или небрежению, И основательно и справедливо она является только негодной. Та же мера, которая не мала, но велика, Ведет к безумию того, кто ее имеет, Вредя и всем другим, кто к ней тяготеет. Правая мера есть мера смирения, Чтобы, не отчаяваясь в себе совершенно, Не считать никого в мире Худшим себя в непристойных деяниях; И поэтому плакать всегда и рыдать И все видимое презирать. Ибо это — признак той печали, Которая — по Бозе и бывает от души. Если же кто прилепляется к чему–либо из видимаго, Тот не познал себя еще чувством, И не воспринял в сердце страха Суда Божия и вечнаго огня, И не стяжал совершеннаго смирения. Поэтому–то он и лишается видения И дара тех благ, Которых не видело никакое человеческое око. Потщимся же все приобрести смирение — Несказанную красоту наших душ, Для которой нет имени, и (только) по опыту Она ведома тем, кто стяжал ее. Кроток и смирен сердцем Христос; И тот, кто имеет Его обитателем, знает, Что чрез Него он получил и смирение, Лучше же, что смирение — это Сам Он. Душа же, которая ищет человеческой славы, Такового смирения совершенно не ведает. Даже тот, кто имеет хотя некоторое самомнение, Как может удержать в себе это смирение? Никоим образом, конечно… Увы мне несчастнейшему! Тщеславному и горделивому, Ни одной добродетели не стяжавшему И в безчувствии проводящему все Дни моей настоящей жизни. Кто не восплачет обо мне и весьма не посетует? Так как, бежав мира и сущих в мире, Я чувством не удалился от мира; Облекшись в монашескую схиму, Я, как мирянин, люблю (все) мирское: Богатство и славу, удовольствия и утехи; На плечах крест Христов я ношу, Поношение же креста понести Вовсе не хочу и отрицаюсь, Но связываюсь со славными, Желая и сам быть с ними прославленным. О злоключение! о безчувствие! Двойного осуждения я достоин… Ибо много нагрешив в прежней жизни, Я обещался как должно покаяться, Но и ныне явился преступником, неблагодарным За все те блага, которыя получил я от Бога, И оказался нарушителем обетов И недостойным всякаго человеколюбия. Но, о Боже мой, единый всемилостивый! Скоро потщись и обрати меня снова К покаянию, слезам и плачу, Дабы я омылся и, очистившись, увидел Ясно возсиявшую во мне Твою славу, Которую даруй мне ныне и во веки, Непрестанно словословящему Тебя, Творца веков и Владыку.

Гимн IX

Кто живет, не ведая еще Бога, тот есть мертвый среди живущих в познании Бога; и кто недостойно причащается (св.) Таин, для того неуловимо бывает божественное тело и кровь Христова.

Ныне, о Владыко, среди живых я пребываю, как мертвый, и среди мертвых, как живой, я — несчастный более всех людей, на земле живущих, которых создал Ты, Боже мой. Ведь быть мертвым среди живущих по Тебе свидетельствует, конечно, обо мне, что я хуже не получивших бытия. Жить же неразумною и скотоподобною жизнью неведущих Бога подобно тому, как если бы жить среди мертвых. В самом деле, как не подобно? и как не то же? хотя мне и кажется, что я знаю Тебя и верую (в Тебя), и воспеваю и призываю Тебя. Ибо (только) уста мои, Слове, говорят то, чему научен я, равно и гимны и молитвы я воспеваю те, которые давно уже написаны приявшими Духа Твоего Святаго. [Между тем] говоря это и думая, что я нечто великое сделал, я не чувствую и не понимаю того, что как дети, учась, [часто] не сознают силы речений; так и я, проводя время в молитвах, (чтении) псалмов и (составлении) гимнов, и воспевая Тебя, единаго благоутробнаго (Владыку), не воспринимаю чувством Твоей славы и света. И подобно тому как еретики, многому научившись, мнят, что познали и знают Тебя, мнят, несчастнейшие, что и видят Тебя, Боже мой; так и я, произнося много молитв и псалмопений одним языком своим, положим же, что и сердцем, на основании этого полагаю, что обладаю высшею степенью веры, думаю, что воспринял всякое познание истины и ни в чем более не нуждаюсь; на основании того же я заключаю, что вижу Тебя, Свет мира — Спасителю, и говорю, что имею Тебя, и Ты сопребываешь со мною. Воображая, что приобщаюсь Твоей Божественной природы, я против себя же подыскиваю выдержки и речения. (Так) отыскав из Писания, я привожу (следующее) свидетельство, говоря: Господь сказал, что ядущие Его плоть и пиющие Его кровь в Нем пребывают, равно и Он Сам, Владыка, в них обитает (Иоан. 6:56). Итак, говоря это, я утверждаю, что в удержимом [виде] тела Неуловимый пребывает, как уловимый, и совершенно Невидимый, как видимый и держимый. Но я несчастный не понимаю того, что [только] в тех, в которых Ты изволишь, в чувственном, держимом и видимом Ты, Создатель, пребываешь, как чувственный держимый и видимый. В нечистых же, каков я, или лучше (сказать) недостойных Ты, обоготворяя чувственное Твое тело и кровь и (делая его) совершенно недержимым и неуловимым, неизменно изменяешь его, вернее же — поистине претворяешь в духовное и невидимое, как некогда, дверем затворенным, Ты вошел и вышел (Иоан. 20:19—26) и [в другой раз] сделался невидим на глазах учеников во время преломления хлеба (Лук. 24:30–31). Так и ныне [в таинстве Евхаристии] хлеб Ты соделываешь телом Твоим духовным. А я думаю, что, делаясь причастником Твоей плоти и приобщаясь Тебя, я [всегда] удерживаю Тебя, хотел ли бы Ты или не хотел, и воображаю, Христе мой, что бываю как бы святым, наследником Божиим и Твоим сонаследником и братом, и причастником вечной славы. Итак, не ясно ли отсюда, что я являюсь совершенно безчувственным и не понимаю, очевидно, того, о чем пою и воспеваю, что говорю и о чем всегда размышляю. Ибо если бы вполне разумел, то знал бы, конечно, и то, что Ты, Боже мой, для того непреложно сделался человеком, чтобы, восприняв меня, всего обоготворить, а не для того, чтобы Ты, как человек, пребывал в тучной плоти, и чтобы, будучи, как Бог, по природе совершенно недержимым, нетленным и неуловимым, Ты держим был в тлении. Если бы я знал, что тело Твое Божественное неуловимо, и верил, что кровь Твоя святая для меня недостойнаго поистине является огнем неприступным; то я приобщался бы их со страхом и трепетом, очищая себя слезами и воздыханиями. Но я сижу ныне во тьме, обольщенный неведением и будучи одержим, несчастный, совершенным безчувствием.

Однако я прошу и умоляю Тебя, припадая (к Тебе) и ища Твоей милости: Воззри на меня, Всецарю мой, и ныне, как некогда, покажи благоутробие и сострадание Твое, яви непамятозлобие на мне — мытаре, или лучше — всеблудном, согрешившем пред Тобою сверх всякой природы разумных и безсловесных существ. Ибо хотя и все беззакония соделал я в жизни, но Тебя Бога (Отца) исповедую Творцом всего, Тебя Сына Божия почитаю единосущным (Отцу), рожденным от Него прежде всех веков, в последния же времена — от Св. Девы Богородицы Марии рожденным, как младенца, и соделавшимся человеком, ради меня пострадавшим, распятым и погребению преданным, в третий день воскресшим из мертвых и восшедшим во плоти туда, откуда Ты не отлучался. Итак, за то, что я таким образом верую и поклоняюсь Тебе, и уповаю, что Ты Христе, паки приидешь судить всех и воздать каждому по достоинству, пусть вера вместо дел вменится мне, Боже мой; не взыщи (с меня) дел, совершенно оправдывающих меня, но вместо всего пусть эта вера будет достаточной для меня. Пусть она защитит, пусть она оправдает меня и покажет причастником вечной Твоей славы. Ибо верующий в Меня, сказал Ты, о Христе мой, жив будет и не увидит смерти во веки (Иоан. 11:25—26). Итак, если вера в Тебя спасает отчаянных, то вот я верую, — спаси меня, озарив Твоим Божественным светом: явившись, Ты просветишь, Владыко, во тьме и сени смертной держимую душу мою. Даруй мне умиление, (как) питие Твое живительное, питие увеселяющее душевныя и телесныя чувства мои, питие всегда меня радующее и подающее мне жизнь, которой не лиши меня, Христе, смиреннаго странника, все упования на Тебя возложившаго.

Гимн X

Исповедание, соединенное с молитвой, и о сочетании Духа Святаго с безстрастием.

«Се удалихся, Человеколюбче, и водворихся в пустыни» (Псал. 54:8); я сокрылся от Тебя, пресладкаго Владыки, окутанный ночью житейских забот. Много уязвлений и ран я от них потерпел, много ударов в душе я несу, возвратившись [из мира], и в скорби и туге сердечной взываю: Помилуй, сжалься надо мною преступным, о Врачу душелюбивый и один щедролюбивый! Ты, туне врачующий больных и израненных, уврачуй (и мои) струпы и раны. Источая елей Твоей благодати, помажь мои язвы и изгладь раны. Стягни и скрепи мои разслабленные члены. Уничтожь все шрамы мои и всего меня совершенно здравым соделай, Спасителю, как прежде, когда не было на мне никакой скверны, ни струпа, ни опухоли, ни пятна; но (во мне) было спокойствие и радость, мир и кротость, святое смирение и долготерпение, свет добрых дел, терпение и совершенно непобедимая сила [внутри]; а отсюда великое утешение в повседневных слезах, отсюда веселие в сердце моем, как бы источник, безпрестанно текло и струилось, являясь (для меня) медоточивым потоком и питием радования, постоянно находящимся в моих умных устах. Отсюда же всякое здравие и чистота, отсюда избавление от страстей и суетных помыслов, отсюда [наконец] молниезрачное безстрастие, которое, всегда мне сопребывая, слюбилось со мною (духовно разумей это, читатель, дабы тебе не оскверниться постыдно), доставляя мне несказанное удовольствие от (своего) присутствия и безмерное желание [духовнаго] брака — сочетания с Богом. Когда же я приобщился его, то сделался безстрастным, воспламенился удовольствием, возгорелся желанием его, и приобщившись света, подлинно соделался светом, став выше всякой страсти и будучи свободным от всякаго порока. Ибо к свету безстрастия не приближается страсть, как к солнцу — тень, или тьма к свету. Но сделавшись и будучи таковым, я возгордился, Владыко, так как понадеялся на себя, и увлекшись попечением о чувственных вещах и житейскими заботами, пал, несчастный, и охладев, сделался черным, как железо; (сверх того еще) долгое время лежа, я ржавчину принял. Посему взываю к Тебе, Человеколюбче, прося о том, чтобы мне снова очиститься и быть возведену к прежней доброте, и света Твоего насладиться ныне и всегда во все веки. Аминь.

Гимн XI

О том, что для всякаго человека, досаждаемаго и злостраждущаго ради заповеди Божией, (само) это безчестие за заповедь Божию является славою и честию; и диалог (разговор) ко своей душе, научающий неисчерпаемому богатству Духа.

Дай мне, Христе, то чувство, которое однажды Ты мне даровал. Осени меня им, Спасителю, и всего меня внутри его сокрой, не попуская мирскому чувству ни приближаться ко мне, ни входить в меня, ни уязвлять всего меня, смиреннаго раба Твоего, котораго Ты один помиловал. Ибо мирское чувство, внезапно вкравшись в похвальную заботу, тотчас производит в жалкой душе моей дурныя желания. Ибо оно показывает мне славу, напоминает о богатстве, побуждает приближаться к царям, говоря, что это — большое счастье. Итак, от этих мыслей, как от ветра надувается мех, и огонь разгорается в пламя, так и душа та, надмеваясь, делается напыщенной и сильно разсеивается от желания славы, богатства и разслабляющаго покоя — вещей, долу влекущих. (Тогда) она вместе с пользующимися славой и (сама) стремится быть в славе, со знаменитыми — казаться знаменитой и с богатыми владеть богатством. И ту, которую Ты прославил Твоим неизреченным светом, которую Сам Ты одел Твоею несказанною славой и показал (образом) Твоей Божественной светлости, мирское чувство, пленив ум ея и показывая ей царей, напоминая о славе и предлагая богатства мира сего, побуждает в одном воображении страстно желать всего этого.

О помрачение и ослепление! о суетные помыслы, грязныя намерения и безчувственная воля! ибо, оставив созерцание неизреченнаго и нетленнаго, я думаю и помышляю о земном. Разве цари не умирают, и слава не преходит? разве богатство не разсеивается, как пыль от ветра? разве тела не истлевают в могилах? и земными имуществами разве не будут владеть другие (господа), после них — иные, а за теми (еще) иные? И кому, скажи мне, душа (моя), раньше принадлежало это богатство? или кто в (этом) мире мог приобрести хотя малую вещь, которую и по смерти так же, как при жизни, он взял бы с собою? никого, конечно, ты решительно не можешь мне указать, кроме милостивых, которые, ничего не стяжав, все раздали по рукам бедным. Ибо они–то и являются надежными обладателями разданных (имуществ), с тех пор как отдали их в руки Владыки. Все же прочие, которые откладывают (и копят) богатства, суть нищие и даже хуже всех нищих, ибо нагими, как выброшенная падаль, они (повергаются) в могилы, будучи и в настоящей жизни несчастными и в будущей — странниками (и пришельцами). Итак, что же хорошаго видя в этих вещах, ты, душа моя, услаждаешься? или что из них ты почитаешь достойным того, чтобы сделать его предметом своих желаний? — Ничего, конечно, ты не можешь сказать (на это), ничего не (можешь) ответить.