Твой дом

Кузнецова Агния Александровна

Вере захотелось поскорее увидеть отца и мать, рассказать им о необыкновенной девочке, которая живет одна, работает и учится.

Отец и мать были в театре. Вера поужинала одна и легла в постель. Она до полуночи вертелась с боку на бок, слышала, как вернулись родители из театра, но уснуть не могла. Тогда она встала, надела халат, туфли и вышла в столовую. На круглом столе, накрытом бархатной скатертью, стояла массивная бронзовая лампа под красным абажуром. Вера зажгла ее и села в любимое кресло отца. Часы показывали без пятнадцати минут два. Розоватый свет от лампы разливался по комнате.

Эта

ночь казалась Вере какой-то значительной, точно что-то произошло в ее жизни светлое и большое. Что же? Она думала то об Елене, то о Новикове. Ей хотелось поделиться с отцом или с матерью своими переживаниями. Она тихонько подошла к двери кабинета, открыла ее и заглянула в темную комнату. На ее счастье, отец спал в кабинете на диване. Чтобы не мешать Оксане Тарасовне и Володьке, он часто ложился здесь, когда нужно было рано вставать.

«Ну, один-то раз в жизни можно разбудить, только один», – подумала Вера и решительно направилась к дивану.

– Папа, – шепотом сказала она. – Проснись, папа, мне тебя нужно.

Трофим Калинович проснулся мгновенно, сел и, щурясь от света, через открытую дверь проникающего в кабинет, спросил быстро и тревожно:

– Что случилось?

– Папка, я не могу спать…

– Ты больна?

– Нет, я здорова… – Вера села на диван, обхватила руками отца за шею и прижалась щекой к его щеке, как это делала в детстве.

Генерал провел ладонью по лицу, точно снимая с себя остатки сна, тихонько отстранил дочь, потянулся, взял с придвинутого к дивану стула трубку и закурил.

– Влюбилась, что ли? – спросил он.

Она покачала головой, засмеялась и стала рассказывать о том, что сегодня ночью она твердо решила по окончании института идти работать в театр, о том, какой увлекательной и чуть-чуть таинственной кажется ей жизнь. Она рассказала отцу о Феде Новикове, о Стреловой, о том, что наконец она почувствовала горячую дружбу и к Феде и к Елене.

Генерал внимательно слушал дочь. Он понимал малейшее движение ее души. Двадцать пять лет назад он был таким же серьезным, рассудительным подростком. Его волновали высокие человеческие порывы, он стремился только к хорошему. И он помнил бессонные ночи, наполненные непонятным, радостным волнением.

Он задумался, вспоминая свою юность.

– Папа, да ты не слушаешь меня! – воскликнула Вера, заметив рассеянный взгляд отца.

Трофим Калинович задумчиво сказал:

– Слушаю, девочка моя, слушаю.

– Мне оттого так хорошо сегодня, папа, что я сумела побороть в себе то тщеславие, о котором ты говорил. Я вечером смотрела на Стрелову… Ой, папа, какая же она красавица! И думала, пусть она учится лучше меня, пусть ее больше, чем меня, уважают. Она это заслужила. Я не только уступлю ей первое место в классе. Я теперь каждому уступлю его, кто достоин будет… Папа, значит, у меня есть сила воли?

– Сила воли? – повторил отец. – Пока мало ее у тебя еще, Верочка. Для самостоятельной жизни ее потребуется значительно больше. А тщеславие свое ты только начинаешь преодолевать, и не в одиночку. Тебе коллектив помог. Я и мать подсказали тебе. Агриппина Федоровна помогла… Я помню, какой взволнованной пришла ты из Дворца после вашей беседы о любви.

– Да, да, папа… А Новиков? –

перебила его Вера. – Он же всем уши прожужжал о настоящем представителе нашего поколения. Он ведь мне не раз говорил, что я тщеславная. Ты знаешь, папа, Федя показывал мне свой дневник. У него там написано, что настоящий представитель нашей эпохи должен быть умным, энергичным, честным, сильным, одним словом – настоящим советским патриотом. И Федя воспитывает в себе эти черты. Каждый вечер он проверяет себя, весь ли день был верен он сам себе.

Генерал засмеялся.

– Что ты смеешься, папа, разве это плохо?

– Нет, нет, Верочка, очень хорошо. Вот видишь, как велика сила коллектива. Помни, что врожденных пороков у человека нет. Силою коллектива можно исправить любого, и в особенности молодого человека.

– Ты думаешь, нашего Сафронова можно перевоспитать?

– Сафронова? Это который стихи пишет?

– Ну да, Генку Сафронова.

– Уверен, – ответил генерал. – – Тем более что пороки его, судя по твоим словам, совсем не велики. И Стасю нужно взять в руки. Она ведь неплохая девочка.

– Мы с Федей так и думаем. – Вера помолчала и зевнула.

– Спать захотела? – засмеялся Трофим Калинович. – Больше будить меня не будешь?

– Не буду, – тихо сказала Вера, вставая.

Она вышла в столовую, потушила лампу и, уверенно шагая в темноте, пошла спать. В своей комнате – неожиданно для себя – она дважды, танцуя, прошлась по дорожке, посматривая в зеркало на свое отчаянно веселое лицо, легла в постель, засмеялась от молодого счастья и сейчас же уснула.

Глава десятая

Воздух напоен влагой оттаявшей земли, тонким запахом тополиных почек и еще какими-то пряными весенними запахами, от которых кружится голова. Темные ночи с утренними заморозками, ясные лучистые дни…

На асфальте тротуаров, в скверах и на бульварах как-то внезапно, как грибы в лесу после обильного дождя, появились ребятишки, и их веселый, звонкий смех заполняет улицы. А вверху, в еще голых ветках тополей, суетятся и радуются весне птицы.

Весна… На сердце тревожно и радостно. Впереди отдых, лето. А что может быть прекраснее лета? Какое удивительно светлое и радостное чувство пробуждается в вас, когда вы бродите в молодой зелени берез, лежите на земле, мягко устланной опавшей старой хвоей, в тени столетних сосен или в жаркий томящий полдень до шеи погружаетесь в прохладную воду, изредка касаясь ногами гладкого песчаного дна. Хорошо, закинув за голову руки, тихо лежать на воде, предоставив себя течению, и смотреть в ясную голубизну неба на парящего коршуна, на желтобрюхих ласточек, снующих взад-вперед. Плыть и ни о чем не думать.

Но все это будет потом: и тенистый сосняк, и молодые березы, и прохладные реки, – а сейчас школьники забыли обо всех удовольствиях, зарылись с головой в книги, недосыпают ночей.

Начинается важная полоса в их жизни – экзамены. Вот почему на сердце не только радостно, но и тревожно.

Однажды после занятия литературного кружка Геннадий вдруг подошел к Стасе, улыбнулся своей загадочной улыбкой и сказал:

– Я хочу проводить тебя домой.

Стася вспыхнула, поспешно ответила: