Ты думал, я не узнаю?..
Шрифт:
Дверь передо мной открывается, и на пороге возникает его мать.
Я с трудом узнаю в плюгавой исхудавшей женщине, облаченной в траурную одежду, свою бывшую лучшую подругу. Она выпучивает поблекшие, воспаленные от хронических рыданий глаза и разевает рот в беззвучном возгласе.
Понимаю. Не каждый день застаешь на своей лестничной клетке другую обезумевшую от горя мать с канистрой бензина в одной руке, и зажигалкой в другой.
— Варька… ты… чего это надумала? — заикаясь, выдавливает по слогам Лена.
Мне нечего терять. Я не сбегу. Вместе с ней полыхать в этом пламени
— РИТАВЫЗЫВАЙПОЛИЦИЮ! — сплошным ревом вопит мать убийцы. — ВАРЯНЕНАДО! — она ухает вниз, громко бьется коленями о пол и складывает руки в молитвенном жесте. — Не надо. Не делай этого. Не надо. Не делай этого.
Я отбрасываю канистру и чиркаю зажигалкой.
На крик матери прибегает его старшая сестра, держа на руках напуганную истошными криками девочку с темными косичками. Маргарита цепенеет, остановившись за Леной, и крепче прижимает к груди дочку. Не отводя от меня ошеломленного взора, беззвучно шевелит ртом. Молитву? Пощаду? Все равно.
Мне плевать.
— Мамотька, а тьто с бабуськой? — спрашивает Риту малышка и поворачивается ко мне.
— Не смотри! — вскрикивает Рита, накрывая голову девочки ладонью, отворачивая ее от меня.
Нет. Нет. НЕТ. НЕТ.
Я пячусь назад, содрогаясь всем телом.
Господи, что я творю?
— А-А-А-А-! — исторгая из недр поломанного естества чудовищный крик, выкидываю зажигалку и, хватаюсь за перила и сползаю по ступеням вниз. — А-а-а-а! А-а-а-а… — срываю голос до хрипа, с огромным трудом передвигая ногами.
Я же чуть…
— Я не могу, не могу, я не могу, — из уст сочится самообман.
Я бы могла.
Сую руку в карман плаща, набираю один-один-два. Не даю диспетчеру закончить дежурную фразу, сбивчиво перебивая:
— Арестуйте меня. Я собираюсь устроить поджог. Пожалуйста, только заберите меня отсюда.
Как можно скорее.
Глава 26 Варя
«Три минус один равно нулю», — однажды сказала горюющая мать из терапевтической группы поддержи для родителей, столкнувшихся с утратой, которую я посещала в течение почти что года. Женщине было немного за тридцать. Они с мужем потеряли годовалую девочку в аварии. Муж находился за рулем и на секунду отвлекся, подъезжая к перекрестку с оживленным автомобильным трафиком. Она не сумела его простить.
Условия задачки таковы: в семье из трех человек погибает один, самый младший. Ребенок. Простейшее арифметическое упражнение, ответ на которое нарушает математические правила и законы. В данных вводных с почти стопроцентной вероятностью не будет «три минус один равно двум». Семья распадается. Тогда я была с ней не согласна, истово веруя, что есть шанс сохранить нерушимость брачных уз.
В вопросах человеческих чувств математической науке нет места.
Если умирает ребенок, три минус один будет равно нулю.
Конечно, есть исключения из правил. Я самонадеянно приписывала нас с Матвеем к этой мизерной категории счастливчиков.
От его звонков и смс-ок экран телефона подсвечивал на протяжении всей ночи. Спалось паршиво. Матрас папиной кровати скрипел от малейших
Голову наводнили непрошенные мысли, рыться в которых хотелось меньше всего. Но их количество росло в геометрической прогрессии, поэтому в какой-то момент я перестала сопротивляться и позволила им сдавить себя капканом, чтобы покончить с этим скорее. Даже лезть никуда не надо было — все лежало на поверхности, правда, в полнейшем хаосе. Мне предстояло разгребать голыми руками осколки разбитого брака, испещряя пальцы и ладони царапинами. Стекло жалило острой болью и глубоко впивалось в чувства.
К утру мозги кипят, а невысыхающие от слез глаза затерты руками до такой степени, что к ним невозможно прикасаться. Натянув свои теплые вещи в несколько слоев, я крадусь на носочках мимо сопящего отца, обуваюсь и выхожу из дома. Крыльцо замело так, что ноги утопают по щиколотку. Ресницы моментально покрываются инеем, а в носу пощипывает от мороза.
В предрассветном часу природа еще дремлет под покрывалом из белоснежных кристаллов. Ледяное дыхание зимы пронизывает воздух, заставляя даже самые глухие уголки леса оживать под ее властью. Холод лютый, но терпимый и быстро остужает мозг. Я осматриваюсь и различаю на крыльце очертания лавочки. Натянув рукава куртки на перчатки, сметаю с нее горку выпавших за ночь осадков и присаживаюсь на край. Но кусачий мороз не позволяет оставаться без движения дольше чем на несколько минут. Я возвращаюсь в дом за лопатой, зажигаю на крыльце лесничего домика тускло-желтый свет и приступаю к уборке от снега.
— Это что такое?
Я оборачиваюсь на басовитый голос ражего мужчины.
— Пап, с ума сошел выходить на улице в одном свитере? Оденься!
Он растирает глубокие морщинки между бровями, недовольно глядя на меня в упор. Хоть бы разок продрог!
— Ты чего удумала?
Решила вот изгнать дурь из головы, однако вслух проговариваю, стуча зубами, другое:
— Убираюсь.
— Да я слышал. Не знал, что материшься как сапожник.
Я подбираю набежавшие сопли рукавом и обвожу рукой свои старания.
— Ну как?
Папа со вздохом качает головой.
— Не женское это дело, Варя. Отморозишь себе все. Ступай в дом, — тянется за лопатой. — Дальше я сам.
Мы заходим внутрь вместе. Папа набрасывает поверх ночного комплекта одежды дневной, облачается в парку, просовывает ноги в валенки и накидывает на голову капюшон.
— Пап, шапку надень.
Он отмахивается, морща лицо.
— Вспотею я в ней.
Непрошибаемый упрямец уходит огребаться дальше, а я приступаю к ревизии холодильника. Сообразив из скромного набора продуктов сытный завтрак, сервирую стол, разливаю по кружкам брусничный чай, мысленно прикидывая для вылазки в Мурманск список продуктов. Вскоре возвращается отец, разрумяненный холодом до свекольного оттенка, садится за стол и уплетает рисовую кашу на молоке с тарелки за считанные секунды — я только успеваю надломить кусочек черного хлеба и макнуть в шакшуку.