Ты его не знаешь
Шрифт:
— Понятно, — снова кивнул Бен.
— На первый взгляд гипотеза Кеплера элементарна.
— Верно, — согласился Бен.
— Вот только один маленький нюансик — гипотеза не доказана по сей день! Я проверяла. Оказывается, в 1998 году американец Томас Хейлс объявил на весь свет: он, дескать, доказал гипотезу Кеплера. В 2003 году специально созданный комитет заявил, что на девяносто девять процентов уверен в правильности доказательства Хейлса. Но в этом-то одном проценте все и дело! Математический мир все еще ждет окончательного и бесповоротного доказательства гипотезы Кеплера.
— Горькая пилюля для Томаса Хейлса.
— Согласна. Но ведь математиков можно понять, не так ли? Они должны быть уверены. Вот и я на девяносто девять процентов уверена, что Питер Мак-Коннел не убивал
— Прекрасно понимаю. — Бен положил руку мне на плечо. — И желаю вам удачи, мой друг.
Двадцать шесть
Как-то в пятницу, приблизительно через полгода после смерти Лилы, мама послала меня в ее комнату — «поглядеть, что можно сделать». Я заранее знала, что у меня рука не поднимется хоть что-то выбросить. Лила никогда не была барахольщицей, что вроде бы облегчало задачу, но каждая вещица ее небогатого хозяйства была дорога ее сердцу. И убирать в комнате не было особой нужды, потому как Лила обожала порядок. Почти все свои пожитки она держала в красных коробках на стеллаже у письменного стола, и каждая коробка была снабжена белой этикеткой с напечатанным на ней перечнем содержимого: сувениры, документы, письма. Математические тетради — на книжной полке над столом, строго по датам, слева направо. Швейная машинка примостилась на деревянном столике, плотно втиснутом в эркер; под столом — корзинка со шпульками, катушками, ножницами, подушечкой для булавок и металлической портновской линейкой. Перед исчезновением Лила как раз затеяла шить юбку из лоскутов, слева от машинки высилась аккуратная стопка шелковых квадратиков всевозможных расцветок. Я разложила лоскутки на кровати. Ни один не подходил к другому — на мой взгляд, а вот у Лилы, дошей она юбку, наверняка сложилось бы интересное полотно. Она шила с третьего класса, специально ходила на курсы кройки и шитья. А потом сама училась, осваивала новые приемы, набираясь опыта с каждой вещью. Она и меня пыталась приохотить, только у меня никогда терпения не хватало. Швы морщились, молнии были перекошены, пуговицы не лезли в петли, и платье сидело как на чучеле.
— Зачем тебе это надо? — спросила я однажды во время очередного безрезультатного урока портняжного мастерства. — Ты же знаешь, как мама относится к одежде. Купит тебе что угодно.
Лила, зажав иголку в зубах, распарывателем уничтожала выточку, которой я искалечила простую расклешенную юбку.
— Успокаивает, — прошамкала она и вынула иголку изо рта. — У шитья много общего с математикой. Ищешь самое изящное решение, тщательно подгоняешь детали друг к другу, чтоб вышло неожиданно, а главное — красиво. — Лила поднесла материал к свету и выдернула последнюю нитку. — Готово! А теперь начнем все сначала.
Я так и слышала ее голос, сидя в ту пятницу у нее в комнате, словно Лила была где-то рядом. Но долго ли так будет продолжаться? Видеокамеру родители купили только два года назад, записей Лилиного голоса у нас было всего ничего. Рано или поздно знакомые черты начинают стираться из памяти. Со страхом ждала я того дня, когда мои воспоминания о Лиле потускнеют, станут расплывчатыми.
Я завернула лоскуты в папиросную бумагу и убрала в верхний ящик своего комода. Не знаю, что я собиралась с ними делать. Точно не юбку, как хотела Лила. Сама я бы только напортачила. Разве что заказать кому-нибудь из них одеяло? Идея иметь лоскутки под рукой пришлась мне по душе — всегда можно потрогать эту вещицу, в ней будет дух Лилы. Потом я частенько извлекала сверток из ящика, разворачивала бумагу и часами раскладывала лоскуты на кровати то так, то эдак, выискивая в замысловатых рисунках некий знак ее присутствия. Когда на первом курсе колледжа я покинула родительский дом, лоскуты я забрала с собой. Пару шелковых квадратиков пришила к подкладке своего рюкзака, и они путешествовали со мной по Европе. И много позже, отправляясь в дальний путь, всякий раз брала с собой один-два лоскутка.
Вернувшись в комнату сестры, я открыла дверцы гардеробной.
Перебирая вешалки в тесной гардеробной Лилы, я припомнила сказанное мамой поутру. Что за диковинный мир она себе сочинила, если верит в существование стайки подружек, которые ждут не дождутся, когда их осчастливят ношеными Лилиными нарядами? Слов нет, родители любили нас, старались участвовать в нашей жизни, но обоим было невдомек, какая Лила затворница. Но что, если я и сама заблуждалась на ее счет? Бездумно верила, что по выходным она сидит дома с родителями исключительно потому, что ей так нравится. А вдруг ей нужны были подружки, приятели, только она не знала, как ими обзаводятся.
Дело кончилось тем, что я отправилась в хозяйственный магазин за два квартала от дома и купила несколько больших прорезиненных мешков, в которые и запихала красные коробки, швейную корзинку, книжки, тетрадки и постельное белье. Себе оставила только потрепанную «Апологию математика». Не раз потом перечитывала я тоненькую книжицу, завороженная простотой, с которой Харди описывает красоту этой науки.
Мешки я один за другим стащила в родительский чулан и через небольшой люк пропихала в подпол. Замирая от страха, с фонариком в руках продираясь сквозь липкую паутину и клубы пыли, я спустилась в затхлую духоту и затолкала мешки в самый дальний угол, куда никто никогда не заглядывал. Меня грызла совесть — вещи Лилы останутся здесь всеми забытые. Мама, конечно, не станет спрашивать, что я с ним сделала. Утром, когда они собирались на свадьбу, прозвучал немой приказ: вещи должны исчезнуть, и отвечаю за это я.
Как я жалела потом, что тем же днем позвонила единственному человеку, которому могла довериться, — Эндрю Торпу. Еще дрожа внутри от пережитого, я впустила его в дом и выложила все как на духу.
— Можно посмотреть? — попросил он.
Ну я и повела его в родительскую комнату, потом в чулан, и открыла люк в подпол, и смотрела, как он, согнувшись, лезет вниз и светит себе фонарем. И все ломала голову: что за интерес ему ползать в пыли, разглядывая старые вещи? Только позже я поняла, что в подпол он полез за достоверностью — чтобы потом описать его тесноту, запах плесени, синий отблеск дешевых резиновых мешков.
Много лет спустя, когда мама готовилась продавать дом и переезжать в Санта-Круз, она позвонила мне и сказала дрогнувшим голосом:
— Я спускалась в подпол. Я думала, ты все раздала.
Все эти годы она и не подозревала, что Лилины пожитки хранятся чуть ли не у нее под кроватью. Я ушла с работы пораньше и поехала в дом, где прошло мое детство. Вместе с мамой мы перебрали вещи. Среди прочего нашли пластинку Кэта Стивенса [56] «Числа», выпущенную в 1975 году. Это одна из трех частей альбома, но у Лилы были только «Числа». Одно время она ставила ее каждый день после школы, несколько месяцев подряд, так что песни намертво врезались мне в память. А потом она перестала ее ставить, и я забыла про пластинку. Я обтерла пыль, взглянула на названия песен на тыльной стороне конверта, и тотчас в мозгу что-то вспыхнуло, в ушах зазвучали разом все мелодии вместе со словами. Первой мыслью было — немедленно послушать пластинку, но на чем? Родители давным-давно выбросили проигрыватель, а среди моих знакомых не осталось ни одного человека, у кого водился бы такой раритет.
56
Кэт Стивенс — английский музыкант, славу которому принесли песни под гитару с минимальным сопровождением. Стивенс всерьез увлекался нумерологией.