Ты мне только пиши... Хроника пикирующего бомбардировщика(Повести)
Шрифт:
— Добрейшей души человек Кузмич! — говорит первый.
— А его подопечный Осадчий — самый бестолковый моторист ВВС…
Кабина бомбардировщика. Приборная доска, кресло летчика с бронеспинкой, рога штурвала…
— Здесь сижу я — старший лейтенант Сергей Архипцев, — говорит первый голос.
В тесной кабине еще рация, пулемет и свободно движущееся глубокое сиденье.
— А здесь я — лейтенант Вениамин Гуревич, — говорит второй.
А вот наглухо отгороженная от пилотов кабина стрелка-радиста.
— Я стрелок-радист, старшина Евгений Соболевский, — говорит третий голос. — Здесь у меня радиостанция. И Лена. Это инструкция, которой никогда не придется пользоваться, а это просто Дега… Ну и, конечно, пулеметы. В общем, довольно уютно…
И опять мокрые «пешки», мотористы, механики и оружейники…
Человек шесть мотористов закончили работу и, перекинув сумки с инструментами через плечо, идут через все поле к баракам.
— А вон там, за санчастью, расположена вторая эскадрилья…
— Наш дом…
— Построенный в стиле баракко…
На фоне далекого приземистого строения медленно проползает «студебекер»…
День первый
«Студебекер» тащил большую платформу. На платформе возвышалась гора бомб в ящиках из деревянных реек.
Моросил дождь. Черные бомбы блестели сквозь белые рейки. Наверху, на бомбах, сидела команда оружейников. Пятеро парней накрылись куском брезента, хоронясь от дождя.
«Студебекер» с бомбами прополз мимо барака второй эскадрильи.
«Луч луны упал на ваш портрет…» — донеслись из барака звуки патефона.
Два молоденьких летчика расположились в углу барака возле патефона. «Луч луны упал на ваш портрет…» — грустно пел Утесов. Эта фраза повторялась много раз: один из летчиков все время ставил пластинку сначала, а второй записывал текст.
— Значит, так, — сказал в паузе тот, который пишет, — «Луч луны попал на ваш портрет, милый друг…»
— Не «попал», а «упал»!
— Ага! «Упал», значит, — пробормотал летчик.
И Утесов начал все сначала…
Посередине барака между рядами коек стоял стол, окруженный гурьбой летчиков.
Из-за стола вылез смущенный лейтенант.
— Это какой, Веня? — спросил сидящий за столом коренастый широкоплечий старший лейтенант с простоватой и умной физиономией. Это был Сергей Архипцев.
— Шестой, командир! — крикнул Гуревич, который в одних носках сидел на койке и играл на скрипке «Чижика».
— Следующий! — сказал Архипцев и ухмыльнулся.
Против него уселся здоровенный штурман Пастухов. Он осторожно взял в руку перышко.
Архипцев тоже взял перышко и со словами: «Держись, бугай!» — щелкнул
Перышко Пастухова оказалось накрытым.
— Седьмой! — крикнул Гуревич.
— Следующий, — спокойненько пригласил Архипцев.
Вокруг хохотали болельщики.
У окна в зимнем меховом комбинезоне и в шлеме, со страшно напряженной и вымокшей физиономией сидел Митька Червоненко. Он позировал расположившемуся в пяти шагах от него Женьке Соболевскому, который поставил себе на колени кусок фанеры с прикрепленным листом ватмана и быстро и уверенно рисовал Митьку.
— Я устал, Женька… — сказал Митька, не меняя все же выражения лица.
— Сиди, не крутись, — ответил Соболевский и запел: — «Луч луны попал на ваш портрет…»
— Жарко ведь, Женечка… — заныл Митька.
— Сиди, не скули… «Милый друг давно забытых лет…» — мурлыкал Соболевский.
— Так я ничего и не говорю, — жалобно отозвался Митька. — Я же только говорю — жарко очень…
— Нечего было комбинезон зимний напяливать, пижон! Сиди, Митька, не ной. Сейчас закончу. Замри на пять минут.
Митька замер.
— Молодец, — похвалил Женька. Он внимательно всмотрелся в Митьку и, усмехнувшись, подпел Утесову: — «И на миг как будто ожил он…»
— «И на миг смешались явь и сон…» — продолжил Утесов.
…В одном из залов Русского музея Женька рисует скульптуру Антокольского. Рука его движется быстро и уверенно. Изредка он откидывается назад, прищурив глаз, смотрит на Мефистофеля, затем на рисунок, подмигивает Мефистофелю и опять рисует.
Подходит экскурсия. Люди становятся полукругом у скульптуры.
Женька и Мефистофель оказываются в центре внимания. Сюда же в полукруг входит девушка-экскурсовод.
Она не глядя берется рукой за спинку Женькиного стула и устало говорит экскурсантам:
— Прошу вас, товарищи, подходите, не задерживайтесь…
Женька с нескрываемым интересом разглядывает руку на спинке своего стула.
— Простите, пожалуйста, — смутилась девушка.
— Охотно, — улыбнулся Женька.
Экскурсанты заглядывают Женьке под руку. Женька недовольно морщится, отходит на шаг от рисунка и небрежно делает несколько штрихов карандашом. И уже совсем театрально, с невероятным фасоном приставляет к глазу кулак и профессионально разглядывает одному ему ведомые детали.
Девушка посмотрела на Женьку и улыбнулась.
Смотрит Женька сквозь кулак на Мефистофеля, переводит руку и нахально начинает рассматривать девушку.
Взгляд Женьки скользит по фигуре девушки и останавливается на ее ногах. Затем медленно возвращается к лицу.
А девушка в упор смотрит на Женьку, и тот начинает преувеличенно серьезно работать над рисунком.
— В годы пребывания в Риме и Париже, во время тяжелой болезни, — рассказывает девушка, — Антокольский обращается к темам морально-философского содержания…