Ты моя одержимость
Шрифт:
– Ой, - девчонка застывает.
– Ты можешь принести мне халат?
Заметила. Черт, черт, черт. Дерьмо.
– Ты уверена, что он тебе нужен?
– Да, - улыбается, а потом чуть прикусывает губу и опрокидывает меня на обе лопатки одной только фразой: - Иначе что ты будешь с меня срывать, когда мы закончим ужинать?
Я приношу ей халат и тапки. Пол с подогревом, но лучше не рисковать. Девчонка не должна простудиться.
Тапки? Нет, тапочки. Для ее стоп только так. Тапочки. Туфельки. Ноги длиннющие, но стопы аккуратные.
– Я надеюсь, блины получатся, - говорит она, плотнее закутываясь в халат.
– Сто лет их не пекла. Наверное, совсем разучилась. Я хочу, чтобы они тебе понравились.
– Все получится, - киваю.
– Я знаю.
Я согласен сожрать любую дрянь из ее рук. Реально - покласть, что там в итоге выйдет за блюдо. Она одурманивает меня.
Этот взгляд. Аромат. Эти изогнутые в улыбке губы. Сейчас она девочка, просто моя родная девочка. Хрупкая. Фарфоровая. И трудно разглядеть железные когти. Броню прирожденного бойца.
– Почему ты решила взяться за блины?
– Мое фирменное блюдо, - смеется, ловко орудуя сковородой.
– Признаюсь, это вообще единственное, что я могла нормально приготовить. Мама пыталась меня научить, но особым успехом это не увенчалось.
– Ты действуешь как профи.
– Пришло вдохновение.
Я наблюдаю за ней и понимаю: без разницы что она делает, пускай порхает рядом. Вот как сейчас. Веселая. Беззаботная. Разве похоже, будто девочка пережила реальный ад?
Я мечтаю спрятать ее ото всех. Но черт побери, она должна жить нормально. Блистать. Сражать наповал. Кружить головы мужикам.
Челюсти сжимаются. Срабатывает рефлекс. Бить. Крушить. Разламывать на куски, разносить в щепки.
Пусть смотрят. Пусть облизываются. Пусть.
К ней никто не рискнет дотронуться. Знают же чья. Знают, кому принадлежит. Моя женщина. Жена.
В ее сторону дышать не отважатся. Порву каждого.
– Мама готовила блины на все праздники, - говорит девчонка.
– Начинки оказывались самые разные. Мед, растопленный шоколад, творог со сметаной, вишневое варенье. На столе всегда появлялась разная выпечка: пироги, кексы, булочки. Но мне запомнились именно блины. Может, потому что я научилась их готовить с первого раза и без единой ошибки? Я до сих пор помню, как папа пробует и хвалит меня. Заслужить одобрение от него казалось настоящим подвигом. Мой папа...
Она замирает возле плиты. Переводит взгляд на меня и выглядит затравленной. В ее глазах вспыхивает страх. Паника. Девчонка буквально цепенеет.
Папа. Гребаный папа возникает между нами в самый неподходящий момент.
Долбанный Генерал. Кто его звал?
– Я, - запинается.
– Я просто хотела сказать, что это как будто особенное блюдо. Домашнее. Семейное. Понимаешь?
Ну конечно. Я даже воображаю эту семью. Мы сидим за одним столом. Я. Она. Ее чертов
Я упустил возможность отправить ублюдка в пекло. Я отпустил его. Черт, просто отпустил на все четыре стороны.
«Папа, не надо стрелять!» - в голове слышится ее голос.
Я едва успеваю подхватить девчонку на руки, чтобы она не растянулась на полу. Плевать на Генерала. Плевать на все вокруг.
Папа. Пробелы заполнены. События четко выстраиваются в ряд.
Прозвучит безумно. Я в курсе. Но лучше бы этот подонок оказался ее любовником. Чокнутым другом семьи. Да кем угодно.
Только не отцом. Не отцом...
Я помню, как взглянул на него, сжимая девчонку в объятиях, и поразился собственной тупости. Почему не просек раньше? Почему не почуял?
Бесился. Дурел от ревности. Вот и пропустил знаки, которые вопили о правде. То, как она защищала этого гада. То, как была в нем уверена до последнего. То, как отпустила его в Израиле. То, как обратилась к нему за помощью, когда решила сбежать от меня. То, как умоляла о пощаде для морального урода.
А еще - одинаковый цвет глаз. Выражение. Нечто неуловимое и необъяснимое. Сходная порода. Общая природа.
Меньше всего на свете мне хотелось связывать любимую женщину с террористом, у которого давно слетели тормоза. Но они были дьявольски похожи. А я отказывался замечать очевидное. В спокойном состоянии давно бы разгадал секрет. Но тут меня штормило и раздирало на части.
– Пошел вон, - бросил ему.
– Береги мою девочку, - процедил гад в ответ.
Как крюком внутренности выдернул.
Его девочка. Его?! Нет. Моя. Только моя.
Мы бы порвали друг друга прямо там. С огромным удовольствием. Вгрызлись бы в глотку, терзали до смерти.
Но она этого не хотела. Она запретила. И ее воля была гораздо сильнее наших порывов и желаний. Ее воля правила нами. Жестко сдавила, заковала по рукам и ногам.
Каждый из нас мечтал о расплате, которую теперь оказалось нереально воплотить в жизнь. Что нам еще оставалось кроме как разойтись по углам?
– Тимур, он мой отец, - тихо продолжает девчонка.
– Я ненавижу его. Боюсь. Презираю. Но я не могу отказаться от него. Я... люблю его. Просто потому что он мой папа. И это невозможно поменять или исправить. Родных людей не выбирают.
Она замолкает. Нервно кусает губы.
– Прости, я говорю чушь, - сглатывает.
– Бывают разные ситуации. Иногда есть вещи, которые нельзя простить даже самым близким.
Ясно. Она решает, что задела меня этой темой, против воли напомнила мне о моем собственном отце, которого я жаждал грохнуть, наплевав на родственную связь.
– Горит, - бросаю резко.
И отскребаю блин от сковороды.
Она дрожит от волнения.
– Ника, - усмехаюсь и обнимаю ее.
– Твоего папу я убивать не намерен, но со своим разберусь по всей справедливости. Найду и закопаю.