Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

Тагор Рабиндранат

Из книги «Снова» («Пуношчо»)

1932

Последнее письмо

Казалось, хмурится мой дом пустойИ отвернулся от меня в обиде.Брожу по комнатам, не находяСебе в нем места. Я сдаю в арендуСвой дом и уезжаю в Дехра-Дун.Я долго не решался отворитьДверь в комнату Омоли. Грудь сжимало.Но надо было комнату убратьПред тем, как дом сдавать, и я решилсяИ смело отпер дверь. Флакон духов.Гребенка. Пара туфелек из Агры.Налево фисгармония в углу.На полке книги. Вклеены картинкиВ альбом. В порядке платья и белье.В шкафу зеркальном разные игрушки.Коробки из-под пудры. Пузырьки.Я в кресло у стола сажусь в молчанье.Вот кожаная сумка. С ней, бывало,Она ходила в школу. Вот тетрадьС задачами. Раскрытое письмоОттуда выпало. Мой адрес кривоБыл нацарапан детскою рукой.Пред утопающими, уверяют,Картины прошлого проходят вмиг.Когда я в руки взял ее письмо,То тоже вспомнил все в одну минуту.Когда скончалась мать ее, ОмолиИсполнилось семь лет. Какой-то страхНе покидал меня. Я опасался,Что девочка недолго проживет.Какая-то печаль ее мрачила.На личико ее ложилась теньПредчувствуемой будущей разлуки.Мне страшно было дома оставлятьЕе одну. Работая в конторе,Я думал, мало ли какие вдругНесчастия случаются на свете.На праздники приехала гоститьИз Банкипура тетя. «В наше времяВсе грамотны, – заметила она. —Кто женится теперь на неученой?»Мне стало стыдно. Я пообещалОтдать без промедленья дочку в школу.Что и исполнил на другой же день.У дочки было много дней свободных,Но и в учебные она тайкомДомой из школы ухитрялась бегать,И я, отец, был в заговоре с ней.На следующий год, приехав, тетяСказала: «Вот что, больше так нельзя.Я увезу ее и в БенаресеПристрою в самый лучший пансион.Спасу племянницу от ласк отцовских».Уехала Омоли, скрыв обиду.Зачем я с тетей отпустил ее!Я в Бадринатх [81] отправился молиться,Чтоб убежать от самого себя.Четыре месяца я жил без писем.Я думал, наша родственная связьОслабла там благодаря заботамНаставников, и отдал дочь в душеВ господни руки с чувством облегченья.Спустя четыре месяца я самЗадумал съездить в Бенарес к Омоли,Но по дороге получил письмо.Бог взял ее. Мне нечего прибавить.Я – в комнате Омоли. Предо мнойЕе письмо. Она в нем пишет: «ОченьХочу тебя увидеть…»Вот и все.

81

Бадринатх –

гора в Гималаях, где находится храм Вишну, место паломничества.

Обыкновенная девушка

Я – девушка из онтохпура. Ясно,Что ты меня не знаешь. Я прочлаПоследний твой рассказ «ГирляндаУвянувших цветов», Шорот-бабу.Твоя остриженная героиняНа тридцать пятом годе умерла.С пятнадцати случались с ней несчастья,Я поняла, что вправду ты волшебник:Ты девушке дал восторжествовать.Я о себе скажу. Мне лет немного,Но сердце я одно уж привлеклаИ ведала к нему ответный трепет.Но что я! Я ведь девушка как все,А в молодости многие чаруют.Будь добр, прошу я, напиши рассказО девушке совсем обыкновенной.Она несчастна. То, что в глубинеУ ней необычайного таится,Пожалуйста, найди и покажиТак, чтоб потом все замечали это.Она так простодушна. Ей нужнаНе истина, а счастье. Так нетрудноУвлечь ее! Сейчас я расскажу,Как это все произошло со мною.Положим, что его зовут Нореш.Он говорил, что для него на светеНет никого, есть только я одна.Я этим похвалам не смела верить,Но и не верить тоже не могла.И вот он в Англию уехал. ВскореОттуда письма стали приходить,Не очень, впрочем, частые. Еще бы!Я думала – ему не до меня.Там девушек ведь тьма, и все красивы,И все умны и будут без умаОт моего Нореша Сена, хоромЖалея, что так долго был он скрытНа родине от просвещенных взоров.И вот в одном письме он написал,Что ездил с Лиззи на море купаться,И приводил бенгальские стихиО вышедшей из волн небесной деве [82] .Потом они сидели на песке,И к их ногам подкатывались волны,И солнце с неба улыбалось им.И Лиззи тихо тут ему сказала:«Еще ты здесь, но скоро прочь уедешь,Вот раковина вскрытая. ПролейВ нее хотя одну слезу, и будетЖемчужины дороже мне она».Какие вычурные выраженья!Нореш писал, однако: «Ничего,Что явно так слова высокопарны,Зато они звучат так хорошо.Цветов из золота в сплошных алмазахВедь тоже нет в природе, а меж темИскусственность цене их не мешает».Сравненья эти из его письмаШипами тайно в сердце мне вонзались.Я – девушка простая и не такИспорчена богатством, чтоб не ведатьДействительной цены вещам. Увы!Что там ни говори, случилось это,И не могла ему я отплатить.Я умоляю, напиши рассказО девушке простой, с которой можноПроститься издали и навсегдаОстаться в избранном кругу знакомых,Вблизи владелицы семи машин.Я поняла, что жизнь моя разбита,Что мне не повезло. Однако той,Которую ты выведешь в рассказе,Дай посрамить врагов в отместку мне.Я твоему перу желаю счастья.Малати имя (так зовут меня)Дай девушке. Меня в ней не узнают.Малати слишком много, их не счестьВ Бенгалии, и все они простые.Они на иностранных языкахНе говорят, а лишь умеют плакать.Доставь Малати радость торжества.Ведь ты умен, твое перо могуче.Как Шакунталу, закали ееВ страданиях. Но сжалься надо мною.Единственного, о котором яВсевышнего просила, ночью лежа,Я лишена. Прибереги егоДля героини твоего рассказа.Пусть он пробудет в Лондоне семь лет,Все время на экзаменах срезаясь,Поклонницами занятый всегда.Тем временем пускай твоя МалатиПолучит званье доктора наукВ Калькуттском университете. СделайЕе единым росчерком пераВеликим математиком. Но этимНе ограничься. Будь щедрей, чем бог,И девушку свою отправь в Европу.Пусть тамошние лучшие умы,Правители, художники, поэты,Пленятся, словно новою звездой,Как женщиною ей и как ученой.Дай прогреметь ей не в стране невежд,А в обществе с хорошим воспитаньем,Где наряду с английским языкомЗвучат французский и немецкий. Надо,Чтоб вкруг Малати были именаИ в честь ее готовили приемы.Чтоб разговор струился, точно дождь,И чтобы на потоках красноречьяОна плыла уверенней в себе,Чем лодка с превосходными гребцами.Изобрази, как вкруг нее жужжат:«Зной Индии и грозы в этом взоре».Замечу, между прочим, что в моихГлазах, в отличье от твоей Малати,Сквозит любовь к создателю однаИ что своими бедными глазамиНе видела я здесь ни одногоБлаговоспитанного европейца,Пускай свидетелем ее победСтоит Нореш, толпою оттесненный.А что ж потом? Не стану продолжать!Тут обрываются мои мечтанья.Еще ты на всевышнего роптать,Простая девушка, имела смелость?

82

Здесь речь о собственном знаменитом стихотворении Тагора «Урваши».

Флейта

Узкий переулок.Дом двухэтажный.Внизу, за решеткой – окно,Двери – прямо на улицу,Стены в мутных подтеках,Обветшалые и облупленные.Над дверью пришпилен ярлыкС ликом Ганеши,Покровителя всех начинаний.В этой комнате я живу и плачу за нее.Здесь же ящерица обитает,От меня отличаясь лишь тем,Что всегда обеспечена пищей.Я – младший клерк в конторе.Двадцать пять рупий – жалованье.Столуюсь я в доме Дотто —Даю уроки их сыну.А вечера коротаюНа вокзале – и мнеНе надо платить за свет.Шипенье паровика,Рев гудка,Толкотня пассажиров,Клики кули…Но бьют часы —Десять тридцать.Домой…Тьма. Тишина. Одиночество.На берегу Дхалешвари, в деревне, тетка живет,У ее деверя – дочка.Была назначена свадьба,Благоприятный часБыл избран – но я сбежалИменно в этот час,Спас девушку – и себя…Она не вошла в мой дом,Но в душу мою вошла.Даккское сари на ней,На лбу, у пробора, – киноварь…Дожди, дожди… НадоТратиться на трамвай.А тут еще вычеты, вычеты…В переулке гниютМанго объедки, рыбьи жабры,Дохлая кошка и прочая дрянь.Дырявый мой зонтик похожНа жалованье, изрешеченноеВычетами.Одежда моя конторская —Словно душа вишнуита,Открыта для всех впечатлений.Темная тень ненастья,Как зверь в западню, попадаетВ мою угрюмую комнату.Кажется, небытиемПо рукам и ногам я скован.Канто-бабу живет на углу.Тщательная прическа,Выразительные глаза.Он прихотлив и нежен.Обожает игру на флейте.И в мерзости переулка нашегоИногда – средь ночи поникшей,Иногда – во мгле предрассветнойВозникают внезапные звуки…А то – на закате, вечером,Небеса обнимая,Вековая печаль разлукиВдруг запоет протяжно.И начинает казатьсяНелепостью, бредом пьяногоПереулок этот зловонный.И кажется – разницы нетМеж мною, клерком Хориподом,И падишахом Акбаром.И в струях грустящей флейтыВлекутся к единому раюМой зонтик – и зонт царя…Но это – мираж.А там,Где эта песня, – действительность,Там,В бесконечных мгновениях вечера,Тамал расстилает тениНа берегу Дхалешвари.И во дворе – она.Даккское сари на ней.На лбу, у пробора, – киноварь.

Чистый

Рамананда [83] сан высокий носит,Молится, весь день постится строго,Вечером тхакуру [84] носит яства,И тогда лишь пост его закончен,И в душе его – тхакура милость.Был когда-то в храме пышный праздник.Прибыл сам раджа с своею рани,Пандиты пришли из стран далеких,Разных сект служители явились,Разные их украшали знаки.Вечером, закончив омовенье,Рамананда дар поднес тхакуру.Но не сходит божество к святому,И в тот день он не вкушает пищи.Так два вечера случалось в храме,И совсем иссохло сердце гуру.И сказал он, лбом земли коснувшись:«Чем, тхакур, перед тобой я грешен?»Тот сказал: «В раю мой дом единыйИли в тех, пред кем мой храм закрыли?Вот на ком мое благословенье.С той водой, которой я коснулся, —В жилах их течет вода святая.Униженье их меня задело,Все, что ты принес сюда, – нечисто».«Но ведь нужно сохранять обычай», —Поглядел на бога Рамананда.Грозно очи божества сверкнули,И сказал он: «В мир, что мною создан,Во дворе, где все на свете – гости,Хочешь ты теперь забор поставитьИ мои владенья ограничить, — Ну и дерзок!»И воскликнул гуру: «Завтра утромСтану я таким же, как другие».И уже давно настала полночь,Звезды в небе млели в созерцанье,Вдруг проснулся гуру и услышал:«Час настал, вставай, исполни клятву»,Приложив ладонь к ладони, гуруОтвечал: «Еще ведь ночь повсюду,Даль темна, в безмолвье дремлют птицы.Я хочу еще дождаться утра».Бог сказал: «За ночью ль идет утро?Как душа проснулась и услышалСлово божье ты – тогда и утро.Поскорее свой обет исполни».Рамананда вышел на дорогу,В небесах над ним сияла Дхрува [85] .Город он прошел, прошел деревню,У реки посередине поляТело мертвое чандал [86] сжигает.И чандала обнял Рамананда.Тот испуганно сказал: «Не надо.Господин, мое занятье низко,Ты меня преступником не делай».Гуру отвечал: «Я мертв душоюИ поэтому тебя не видел,И поэтому лишь ты мне нужен,А иначе мертвых не хоронят».И отправился опять в дорогу.Щебетали утренние птицы.В блеске утреннем звезда исчезла.Гуру видит: мусульманин сидяТкани ткет и песнь поет чуть слышно.Рамананда рядом опустилсяИ его за плечи нежно обнял.Тот ему промолвил, потрясенный:«Господин, я – веры мусульманской,Я же ткач, мое занятье низко»,Гуру отвечал: «Тебя не знал я,И душа моя была нагая,И была она грязна от пыли.Ты подай мне чистую одежду,Я оденусь, и уйдет позор мой».Тут ученики догнали гуруИ сказали: «Что вы натворили?»Он в ответ им: «Отыскал я богаВ месте, где он мною был потерян».На небо уже всходило солнцеИ лицо святого озаряло.

83

Рамананда – индийский религиозный реформатор XIV в., противник кастового строя.

84

Тхакур – обычно брахман (убежденный, что он земной бог). Здесь: бог.

85

Дхрува – полярная звезда, символ стойкости и правдолюбия.

86

Чандалы – каста «неприкасаемых», занимавшаяся сожжением трупов, уборкой общественных мест.

Золото любви

Робидаш – метельщик, пыль метущий,Одинок и на дороге шумной,Оттого что все его обходят, Чтоб не оскверниться.Омовенье кончил Рамананда,В храм он шествует дорогой этой,И метельщик, ставши на колени,Лбом своим коснулся жаркой пыли.«Друг, кто ты?» – приветно молвил гуру,И в ответ он слышит: «Прах я жалкий,Ты же, гуру, облако на небе.И поток любви твоей, пролившись,Заставляет петь пыльцу немую В лепестках цветочных».Обнимает гуру РобидашаИ ему любовь свою дарует;И в душе метельщика внезапно,Словно в роще, веет ветер песни.Властвовала Джхали над Читором.Царственного слуха песнь коснулась —Сразу все иное ей постыло.При решенье дел ее домашнихСтала эта рани часто плакать.И куда ее девалась гордость?Вот как у метельщика простогоРани выучилась вере в Вишну.Но дворцовый жрец ей строго молвил:«Как тебе не стыдно, махарани!Робидаш рожден в нечистой касте,Прах метет он по дорогам пыльным,Ты ж ему, как гуру, поклонилась.Никнет голова моя седаяЗдесь, в твоем столь нечестивом царстве».«О святой отец! – сказала рани. —Тысячи узлов обыкновеньяДень и ночь ты только вяжешь крепко,А как золото любви возникло,Ты его и не заметил вовсе.Пусть в пыли дорожной мой учитель —Подобрал он золото во прахе,Чистою любовью он гордится.Ты суров, жесток и тверд как камень.Мне же надо золота живого,Пыли дар я радостно приемлю».

Завершение омовения

Недвижим

был гуру РаманандаВ водах Ганги, обратясь к востоку.Вот волны коснулся луч волшебный,Ветер утра заплескал в потоке.Гуру Рамананда прямо смотритНа всходящее, как роза, солнце.Про себя он говорит: «О боже,Ты в душе моей не проявился!Подыми свою завесу, боже!»Солнце поднялось уже над рощей,Забелел на быстрых лодках парус,И по небу ярко-золотомуЦапли полетели над болотом.Омовенье гуру не кончалось.Ученик спросил: «Зачем так долго?Час богослужения проходит».Рамананда юноше ответил:«Не настало очищенье, сын мой.Воды Ганги – далеко от сердца».И подумал ученик: «Что это?»Луг горчичный залит ярким солнцем.Свой товар цветочница проносит,И молочница идет с кувшином.Душу гуру что-то осенило;И тотчас же вышел из воды онИ направился сквозь рощу джхауИ сквозь щебетанье шумных птиц.Ученик спросил: «Куда идешь ты?Там ведь нет жилища благородных».«Омовенье я иду закончить».За песчаной отмелью селенье.В улочку селенья входит гуру.Тень густа от листьев тамаринда,А по веткам обезьяны скачут.Там жилье сапожника Бхаджона.Запах кожи издалека слышен.И кружит по небу злобный коршун.Кость грызет собака у дороги.Молвил ученик: «Что это, боже?»И, нахмурясь, за селом остался.И сапожник поклонился гуру,Осквернить боясь его касаньем.Гуру поднял ласково БхаджонаИ к груди прижал его сердечно.Тут Бхаджон смущенно всполошился:«Что вы совершили, повелитель?Вашей святости коснулась скверна».Но ему ответил Рамананда:«Шел я к Ганге, обойдя селенье,Потому-то с Тем, кто очищает,Мне сегодня не было слиянья.А теперь в телах обоих нашихОчищающий поток пролился.Днем не мог я поклониться богуИ сказал: «Во мне – твое сиянье».Почему же то, что не случилось,Вдруг произошло теперь так явноУ обоих нас в одно мгновенье?В храм ходить уже не нужно больше».

Первое богослужение

Храм властителя трех миров…Говорят, Вишва Карма, божественный зодчий [87] ,Воздвиг этот храм в незапамятные времена.Камни таскал для него Хануман, царь обезьяний [88] .Сочиненья ученых историков нас убеждают,Что храм своему божеству построило племя киратов [89] .Раджа воинственный некогда край покорил.Кровью жрецов обагрил он святилища двор.Божество сохранилось, новое имя приняв,Под покровом обрядности новой.Тысячелетнего поклоненья поток вспять повернул,Но кирату теперь недоступна святыня:Неприкасаемые не смеют войти в этот храм.Ныне кират, – от общины отторгнут, —В селенье своем, на восточном живет берегу.Он – поклонник без храма, но есть у него песнопенье.У кирата искусна рука, безошибочен глаз.Он – мастер каменной кладки.Врезать в медь он умеет серебряные цветы,Изваять божество из черного камня.Государь – не защита кирату.У него отобрали оружье и знаки почета,Книжную мудрость ему изучать не дано.На небосклоне кират различает главу золотуюОстроконечного храма,Издали кланяясь ей.Полнолунье в картике [90] месяце, празднество в честьПервого богослуженья.Флейты поют; мриданги, тарелки гремят на подмосткахСтоят на равнине шатры.Кое-где развеваются флаги.Вдоль обочин дороги разложили торговцы товар:Медная утварь, серебряные украшенья, шелка,Изображенья богов,Деревянные домору, куклы из глины и дудки из листьев,Дары божеству – плоды, плетеницы, куренья,Светильники и сосуды крохотные со святою водой.Зазывно болтая, дает представленье штукарь.«Рамаяну» сказывает неподалеку рассказчик.Конная стража с оружьем, в одеждах блестящих, кругом разъезжает.Царский сановник под балдахином сидит на слоне.Трубит в трубу, впереди выступая, прислужник.Хозяйку богатого домаВ паланкине, парчой занавешенном, слуги несут.Нагие саньяси – отшельники, – с пеплом на лбу и всклокоченными волосами,У подножья баньяна расположились гурьбой.Женщины к их ногам складывают приношенья:Сласти, плоды, молоко, рис, топленое масло.Время от времени гул небеса потрясает —Гремит славословье властителю трех миров.Завтра первое богослуженье:Астрологи благоприятный наметили час.Раджа великий приедет на царском слоне.Вдоль дороги висят на деревьяхПлетеницы душистых цветов.Пять манговых листьев кувшин украшают священный.Дорожную пыль то и дело кропят ароматной водой.Тринадцатый день луны склонился к закату,Отгремели в святилище гонг, барабан, литавры,Первой стражи конец возвещая,Пеленою подернулся месяц.Лунный свет, как сквозь дымку беспамятства, кажется мутным.Воздух столь неподвижен, что дым в небесах повисает.Деревья объяты тревогой! Где-то жалобно воет собака.Кони ржут и прядут ушами, в сумрак уставясь.Вдруг под землей, глубоко, раскатился путающий гул,Будто демоны бьют в преисподней в боевые свои барабаны,Раковина и гонг оглушительно в храме гремят.Путы свои разрывая, взревели слоны —И врассыпную пустились, как вихрем гонимые тучи.На земле бушевал ураган.Буйволы и верблюды, коровы, овцы и козыВ смятенье бежали стадами,Тысячи жалобно стонущих ошеломленных людей,Точно в тумане, метались, друг друга топча,Не различая своих и чужих в ослепленье.Дым повалил, с треском земля раскололась,Извергая кипящую влагу.Ближнее озеро мигом ушло в песок.Колокол в храме, на башне его островерхой,Вдруг закачался со звоном – дон, дон…Грохот обвала внезапно раздался и смолк. Замерло все…Полнолунье почти наступило. К западу стала склоняться луна.Дым от горящих шатров кольцами к небу стремился.Лунный свет обвивая, подобно удаву.Утром плач об умерших звучал повсеместно.Царские воины храм оцепили,От оскверненья святилище оберегая.Прибыл царский министр,Пришел звездочет-прорицатель,Явился ученый – хранитель мудрости древней.Их взорам открылось наружной стены разрушеньеИ – над подножьем статуи – кровли пролом.Ученый сказал: «Если к будущему полнолуньюХрам не поправим – отсюда уйдет божество,Покинув свое изваянье».Раджа велел отстроить разрушенный храм.Тогда отозвался министр:«Киратам одним по плечу возвести эту стену.Но как божество уберечь от их оскверняющих взглядов?А если величье господнего тела нельзя соблюсти —Что толку тогда восстанавливать храм?»Явился на зов предводитель киратов, Мадхоб.Бел и чист на седины наброшенный чадор.Старое тело с медным отливом до пояса обнажено.Желтою тканью повязаны бедра.В глазах – доброта и смиренье.У ног повелителя он рассыпал жасминовый цветИ отвесил поклон осторожно,Прикосновеньем своим осквернить опасаясь.Раджа кирату сказал: «Храма без вас не поправить!»«Милостью божьей взысканы мы!» – ответил Мадхоб,И святилищу он поклонился.«Работать придется с повязкой тугой на глазах,Чтобы статуи бога твой взор не коснулся.Сумеешь ли?» – молвил раджа.И ответил Мадхоб: «Обитающий в сердце ВсевышнийПоможет мне внутренним оком увидеть свой труд.Работая, глаз не открою!»Стену из камня снаружи возводят кираты.Трудится в храме Мадхоб,Святилища не покидая ни ночью, ни днем,Глаза ему наглухо черным платком завязали.Поет, размышляет, а пальцы работают споро.«Быстрее, быстрее! – торопит Мадхоба министр. —Дни за днями бегут. Упустишь назначенный срок!»Ладони сложив, отвечает Мадхоб: «ТоропитьДано лишь тому, чьей воли я исполнитель!»Минуло время ущерба луны, и стала она прибавляться.Подобно слепому, беседует с камнем на ощупь Мадхоб,И камень ему отвечает.Стражник следит неусыпно за старым киратом,Чтобы с глаз не сорвал он повязку.Явился ученый: «Одиннадцать дней истечет,И благоприятное время для богослуженья настанет.Закончишь ли к этому сроку работу, старик?»«Мне ли давать обещанья? – с поклоном ответил Мадхоб. —Когда снизойдет благодать – извещу, а дотолеПосещенья – лишь делу помеха».День шестой миновал, а за ним и седьмой.Лунный свет, через дверь проникающий в храм,Ложится на белые кудри Мадхоба.…Солнце зашло, и бледное небо луна осветила.Исполнилось ей от рожденья одиннадцать дней,Вздохнув глубоко, посылает кират стражника с доброю вестью:«Кончил работу Мадхоб. Не упускайтеблагоприятного часа!»Стражник уходит. Срывает повязку старик.В двери святилища лунный вливается свет,Озарив божества изваянье.Стал на колени Мадхоб и молитвенно руки сложил.Слезы струятся из глаз.Богу в лицо он глядит неотступно.Впервые за тысячу лет увидел поклонник свое божество.Владыка в святилище вошел.Мадхоб головою склонился к подножию статуи бога.Меч обнажил раджа и голову разом отсек.Это – первая жертва была божеству и последний поклон.

87

Вишва Карма – «великий строитель вселенной», божество, о котором говорится в «Рамаяне». Он построил город Ланку для ракшасов (демонов).

88

Хануман – царь обезьяний. Персонаж «Рамаяны», помогал Раме в войне с владыкой ракшасов Раваной.

89

Кираты – жители лесов и гор («Рамаяна»).

90

Картик – первый месяц поздней осени (хенонто). Сезон созревания риса.

Не к месту

Модхумонджори [91] и вьющийся жасмин Десять лет прожили тело к телуИ на трапезе из утренних лучей, Расправляя листья, повторяли: «Вот и мы!» Между веток их была борьба Вечная за обладанье местом, Но она в их душах никакой Злобной черноты не оставляла.Но однажды в неблагоприятный час Тот жасмин, не знающий сомнений,Неразумно ветку протянулК сети тонких нитей из металла,Не поняв, что те – другой породы.Но в конце срабона в небесахГруды белых облаков собралисьИ на шаловый спустились лес.Сразу утро золотистым стало,Охмелел жасмин в своих цветах,И вокруг покой и мир царили,И от перелета гулких пчелШефали дрожала тень живая.В полдень голубь там заворковал,Все вокруг объято было негой.На закате в день осенний тотВ облачках игра возникла красок,И тогда-то появились тамЛампы электрической друзья.И глаза их кровью налились,И жасмин им дерзким показался:Как он смел ненужностью своейТо затмить, что так необходимо.Острый крюк забросили ониИ цветы жасмина оборвали;И тогда лишь осознал жасмин,Что те ниточки – другой породы.

91

Модхумонджори (медвяная) – растение, вымышленное Тагором.

Сын человеческий

С тех пор, как в чашу смерти Иисус,Незваных ради, привлеченных шумом,Бессмертье положил своей души,Уж миновало много сотен лет.Сегодня он спустился ненадолгоИз вечного жилища в бренный мирИ увидал порок, что ранил прежде:Надменный дротик и кинжал лукавый,Свирепая изогнутая сабля.Сегодня быстро лезвия их точатОб камень, прочь отбрасывая искры,На фабриках огромных, полных дыма.А самая ужасная стрелаВ руках убийц недавно засверкала,И жрец на ней свое поставил имя —Ногтями на железе нацарапал.Тогда Христос прижал к груди ладони,Он понял: нет конца мгновеньям смерти,Кует наука много новых копий,Они ему вонзаются в суставы,И люди, что тогда его убили,Безмолвно притаясь во мраке храма,Сегодня вновь во множестве родились.С амвона слышен голос их молитвы,И так они бойцов-убийц сзывают,Крича им: «Убивайте! Убивайте!»Сын человеческий воскликнул в небо:«О боже правый! Бог людей, скажи мне,Почто, почто оставил ты меня?»

Паломничество

1

Как долго длится ночь? Ответа нет.Во мгле веков слепое время кружит,Неведом путь, дорога неизвестна.И у подножья гор такая тьма,Словно в глазницах мертвого ракшаса,И груды облаков закрыли небо,И чернота в пещерах и лощинах,Как будто ночь разорвана на части.На горизонте огненное буйство.Быть может, это око злой планеты?Иль голода предвечного язык?Зарывшиеся в пыль остатки жизни:То мощная разрушенная арка,То мост забытый над рекой безводной,Алтарь в змеиных норах, храм без богаИ лестница, что в пустоту ведет,Вдруг в воздухе раздался грозный гул,То ль рев воды, брега ущелья рвущей?Иль мантра [92] к Шиве, что шадхок [93] бормочет,В бездумной пляске бешено кружась?Иль гибнет лес, охваченный пожаром?И в этом реве тайный ручеекНеясные сквозь шум проносит звуки;И он – поток той лавы, что вулканомИзвергнута; в нем низкая молва,И шепот зависти, и резкий смех,А люди там – истории листки, Снуют туда-сюда.От факельного света и от тениТатуировка ужаса на лицах.Вдруг беспричинным схвачен подозреньем,Безумец бьет соседа своего;И тут и там уже бушует ссора,И женщина какая-то рыдаетИ шепчет: «Наш несчастный сын погиб».И, в сладострастье утонув, другаяБормочет: «Все на этом свете – вздор».

92

Мантры – священные стихи и формулы веры из ведических гимнов, употребляющиеся как заклинания.

93

Шадхок – жрец, священник.