Ты теперь мой враг
Шрифт:
Сам дом ветхий, там гореть-то нечему. В свое время выяснилось, что я и продать его не могу. По документам он не был наш, хозяева — дальние родственники, даже не мои, мужа бабушкиной сестры, которых я в глаза никогда не видела.
Мы как-то созванивались, но у них всё не было времени приехать, да и дом в этой дыре их явно не интересовал, кажется, его даже выставляли на продажу, но покупатель так и не нашелся, а родственникам «из-за копеек» и заброшенного участка ехать сюда не хотелось. Они все перебрались заграницу.
Я тоже не претендовала
После того, как её не стало, я там была всего несколько раз и очень давно.
Меня так выбивает из колеи новость о пожаре, что я только сейчас замечаю, как внимательно меня разглядывает Демид.
— Чёрт, — выносит вердикт он, хмурясь. — Даже не знаю, что хуже.
— Объяснишь, что это значит?
— А это значит, — Бронский делает паузу, снова слишком пристально рассматривая, словно решает прямо сейчас, стоит ли вообще что-то пояснять. Он сжимает зубы и мрачнеет: — Что твой парень идиот.
Игнорирую то, как высказывается об Астахове Демид.
— Это как-то связано с тем, что Глеб влез в… — осекаюсь, но всё же произношу: — В дела Юдина?
Бронский молчит, и я уже теряю надежду, что от него вообще что-то можно узнать, что он поделится своими мыслями на этот счет, но неожиданно Демид произносит:
— Возможно.
И я замираю. Одно слово. Но то, как оно звучит и от кого, заставляет поёжиться. Демид отпускает мои плечи, и теперь обхватываю себя сама. Только что меня бросало в жар, а теперь по спине расползается холод.
Дело ведь даже не в том, что у меня ничего не осталось, и что ехать мне теперь совсем-совсем некуда, вряд ли бы Юдин или его люди решили оставить меня в городе таким образом, а значит, причина в другом. Что такого сделал Глеб, что поджигают никому не нужное ветхое строение?
Ценного там ничего нет, бабушка не хранила запасы золотых изделий, жили мы всегда более, чем скромно, из самого ценного пара моих детских фотографий, даже фото моих родителей у бабушки не сохранилось, всё потерялось при переезде в деревню.
Тогда если это поджог, то зачем? Это у них такие методы запугивания? Или всё же это пришествие не связано с тем, что творится вокруг?
Хочу задать вопрос, но Бронский ухмыляется и качает головой, словно предупреждая, что откровенничать в его планы не входит.
Он теперь без слов разворачивается и снова идёт к джипу, больше ничего объяснять, по всей видимости, не собираясь.
А я остаюсь один на один с обезумевшим пульсом и мыслями, которые точно сведут меня с ума, если я позволю им задержаться в голове хоть ненадолго. Испытываю досаду, словно мне показали край картины с ярким фрагментом, но всё равно, что представляет собой полная, неизвестно, у меня лишь есть один пазл, яркий, вызывающий странные ассоциации, но он лишь один из ста.
И пока Бронский садится в машину, пока джип срывается с места, оставляя после облако
На время закрываю глаза, глубоко дышу.
И вдруг осознаю, что из этого разговора кое-что удаётся выяснить. Пока что далеко не всё, но некоторые выводы, пусть даже болезненные, сделать можно.
Во-первых, Демид в курсе, что я была у Юдина, он это напрямую не говорит, но ведь откуда-то он обо всём знает, не от Глеба же, а значит, мои предположения верны. Он с Мирославом заодно.
Во-вторых, он почему-то считает, что я могу знать больше. Что я в курсе про дом, что мы с Глебом придумали какой-то план? И насколько я знаю Демида, у него должны быть основания так считать. Он верит глазам, но никак не слухам.
Воспоминания врываются так резко, так болезненно, что хватаюсь за голову, зарываясь в волосы пальцами.
Не сейчас, не здесь. Я не готова окунаться снова.
Мотаю головой, отгоняя наваждение — обороняться от прошлого становится всё сложнее, но кажется, мне придется окунуться в него снова, чтобы понять, в какой момент всё пошло не так.
И я чувствую, меня ждут открытия. А пока что мне нужно забрать свои вещи.
Поднимаюсь по ступенькам и звоню в дверь, она распахивается практически сразу, и вижу в глазах Оксаны испуг, девушка меня рассматривает внимательно, и догадываюсь, что, скорее всего, она заметила, если не нас, то не сразу отъехавший после их расставания джип Демида.
Не испытываю злорадства, напротив, понимаю, что эта молчаливая ревность Чистяковой — единственное, что мне остаётся. Как ни крути, у Оксаны есть все шансы быть с Демидом. Раз он с ней возится, значит она ему небезразлична.
— Я за сумкой, — произношу уверенно и перешагиваю порог, заметив, что хозяйка квартиры отходит в сторону, пропуская меня внутрь, но вряд ли дружеские посиделки в её кухне хорошая идея.
— Ты не останешься? — мне кажется, или я слышу в ее голосе ноты отчаяния? Странная она всё-таки.
Держать меня ближе ей больше нет смысла, во-первых, я уже призналась, что Демид появился снова в моей жизни не ради возобновления отношений. А во-вторых… во-вторых, он её сегодня не поцеловал в ответ, лишь потому, что увидел меня. Не думаю, что он о моих чувствах заботится, скорее не хочет устраивать ненужный спектакль за счёт Оксаны.
Но об этом она, конечно, не знает. Поэтому задает мучающий её вопрос:
— Ты к Глебу или… — Оксана вздыхает, но не продолжает, кусает губы и смотрит так, словно сейчас расплачется. У меня нет никакого желания перед ней отчитываться, но её не заданный вопрос отзывается в груди болезненной тяжестью. Как бы сейчас не переживала Оксана, но я не нужна Бронскому.