Ты умрёшь завтра
Шрифт:
— Но ведь должен же быть какой-то выход! — не хотел соглашаться с такими выводами доктор Чех. — Не может же все просто взять и закончиться, исчезнуть бесследно, словно и не было ничего!
— Это Ирий, дорогой мой Антон Павлович, Мировая ось. Тут такое не только возможно, но и предначертано. Хоть вы и не придаете значения моим изысканиям, для меня же они стали историческим фактом. Задумайтесь: уже сейчас нам приходиться напоминать себе, что прошлое, в котором не было Черного Мао, драконов, людей-грибов, радиоактивных собак и плотоядных голубей, зато были люди, которых мы любили, и которые любили нас — не сон, не грезы, а имевшая место реальность. Но разница между прошлым и настоящим столь чудовищна, что сознание отказывается их совмещать, и пытается прошлое трансформировать в нечто нематериальное, словно то, что мы помним, всего лишь смутное эхо фантазий о фантазиях, но никак не воспоминания о реально произошедших событиях.
— А вот это вполне здравое заключение, — на этот раз согласился Антон Павлович. — Оно
— Возможно, решение есть, — задумчиво произнес историк Семыгин. — Нужно найти свиток отца Сергия. Без этого документа мы не сможем до конца понять, с чем имеем дело.
На этих словах в голове Антона Павловича зажегся блеклый огонек какой-то мысли. Свиток. Нужен был свиток. Куда же ты спрятал его, иерей Сергий? Какую тайну унес с собой в могилу?.. Что-то неясное бесформенной медузой шевелилось в глубинах памяти доктора Чеха, и это что-то было связанное с отцом Сергием, но что именно, Антон Павлович никак не мог вспомнить. Он в задумчивости поднял на друга глаза, словно собирался о чем-то рассказать, но хилый огонек мысли уже погас, так и не обретя форму. К тому же внимание доктора Чеха переключилось на левое веко друга, в котором последние несколько лет существовал нервный тик, удивляя и пугая своей бестактной живучестью.
Антон Павлович хотел было сказать, что Семыгину требуется медицинская помощь, потому что многолетний тик — признак серьезного неврологического расстройства, но затем решил, что никакого достойного лечения в Красном другу все равно организовать не сможет, и ничего говорить не стал.
Перемирие между природой и человеком закончилось быстро, так что население города даже не успело к нему привыкнуть. В середине декабря в город пришли медведи. Огромные, как танки, черно-бурые, с налитыми кровью глазами, вооруженные желтыми кинжальными клыками и когтями-бритвами на мощных лапах, они возвестили о своем появлении громоподобным рыком, а затем принялись методично крушить деревянные бараки, и рвать в клочья их обитателей. Следом из лесу показались радиоактивные собаки, эти держались на границе леса, и было видно, что короли тайги вызывают у них панику, — животные метались, жалобно тявкали и скулили. Зато голуби безбоязненно кружили над кровавым медвежьим пиршеством, и как только косолапый бросал свою жертву, словно стая пираний, с клекотом набрасывались на останки. Раньше медведи никогда не приходили в город, да и в близлежащем лесу замечены не были. К тому же зимой им положено было спать в берлогах, посасывая лапу. Но размышлять над нестыковками между видимым и должным населению Красного было некогда, в конце концов, всего лишь еще один катаклизм, — привык люд Красного уже к катаклизмам. Враг открыл свое варварское кровожадное лицо, и советский человек, как один, поднялся на борьбу. Правда, борьба поначалу смахивала на бойню, — команда медведей без усилий брала очко за очком, в то время как в стане людей игроки выбывали со скоростью конвейера по штамповке чугунных чурок.
Все это приключилось в воскресенье, слегка за обед, мужчины только собирались слинять, чтобы за стаканом водки достойно проводить выходной, женщины хлопотали по хозяйству, а дети занимались уроками. Так что горожане в основном сидели по домам. И тут над крышами, словно раскат грома, прокатился мощнейший рык, а следом треск лопающихся балок и досок, и сразу же — вопли первых жертв.
Председатель горисполкома Поворотов пил на кухне чай с баранками, когда медвежья сирена возвестила начало матча. От неожиданности Леонид Валерьевич выронил чашку, пролив горячий чай (почти кипяток) себе на причинное место, ругаясь, вскочил, но тут донесся грохот рушащегося здания, и Леонид Валерьевич, забыв про ожоги, кинулся к окну. Медведь был уже в здании, и Поворотов его не увидел, зато зияющая в стене дыра вызвала у Леонида Валерьевича шок, — казалось, что в стену на полной скорости врезался грузовик. Председатель горисполкома схватил ружье, выскочил на улицу и кинулся к разрушенному дому. А далее случилось то, что затем на протяжении многих лет, вплоть до смерти Леонида Валерьевича каждую ночь являлось ему во сне ужасным кошмаром. Мощный удар изнутри сделал дыру в стене в полтора раза шире и ошалевший Поворотов, чудом увернувшись от разлетающихся обломков, заглянул внутрь и, наконец, увидел виновника беспорядка. Медведь стоял к председателю горисполкома под углом в 45 градусов, непочтительно обратив к Леониду Валерьевичу зад, и нюхал вжавшуюся в угол тучную женщину средних лет. Голова медведя была соизмерима с его жертвой. Целых пару секунд хищник не шевелился, только кончик носа подергивался, но это мгновение оказалось невыносимо долгим для ужаса жертвы, — женщина зажмурилась, театрально закрыв лицо руками, и пронзительно завизжала. Косолапого такое поведение жертвы расстроило, он приподнял лапу и вяло отмахнул кистью, словно прогонял надоедливую муху. Но этого хватило — живот женщины разошелся кровавой молнией и на пол вывалились кишки. Женщина съехала по стене, теперь она не визжала, она орала так, что уцелевшие стены дрожали и грозили обрушиться. Воткнув в свои вывалившиеся внутренности пальцы, женщина пыталась запихнуть
— Товсь! По зенкам целься! По зенкам!
— В пузо! В пузо! Там кожа тоньше!
— Пли-и-и-и!
Залп двадцати ружей заставил косолапого закончить с трапезой и обратить на опасность внимание. Он зарычал и кинулся на нападающих. Встречный залп слегка притормозил наступление медведя, но прежде, чем ополчение перезарядило стволы, животное затоптало несколько человек. Металлурги отступили, перегруппировались и снова дружно бабахнули по агрессору.
— Перезаряжай! Товсь! Пли-и-и-и!
Медведь встряхнулся, дробь с пуленепробиваемой шкуры осыпалась, и опять принялся рвать да топтать настырных стрелков. После третьего захода, выведя из строя двенадцать человек, медведь все-таки приник к земле, хотя был еще жив, и полон спортивной злобы, которую выказывал презрительным рыком. Два последних залпа в упор успокоили мишку навсегда. С этого момента для войска черных медведей наступил Сталинград — переломный рубеж, потому что военные все-таки очухались, оседлали свою бронетехнику и примчались на линию фронта. Два БТР-а носились по городу и поливали неприятеля из крупнокалиберных пулеметов. Не забыли о гранатах и даже из гранатомета шарахнули пару раз. Грохот стоял такой, что даже безбашенные голуби предпочли удалиться. Еще три лохматые туши остались лежать на черном от крови и железа снегу. Два уцелевших медведя, оставляя кровавые следы, спешно отступили в лес. Победа осталась за командой людей, правда в горячке боя, пулеметом разнесли часть жилого дома, и позже под обломками обнаружили двух убитых (случайная пуля–дура), ну да разве советский человек считает потери, когда любимая родина в опасности?!
От погибших, коих насчитали 48 человек, мало что осталось, так что похороны много времени не отняли. В братскую могилу сбросили кости и кровавые ошметки, засыпали землей и поручили заводскому слесарю сработать мемориальную плиту с именами геройски павших. А счастье победы требовалось отметить, поэтому из обломков разрушенных домов организовали костры (жить в них все равно теперь было некому, да и восстановить — материалов вряд ли бы нашлось), медведей разделали бензопилами, и стали к празднику жарить медвежатину, да водку разливать.
Поворотов в гулянии не участвовал, в это время он находился в поликлинике, лежал на койке под двумя одеялами и отчаянно стучал зубами. Чуть позже доставили в поликлинику еще одного пострадавшего — начальника базы производственного обеспечения Хапченко Николая Вениаминовича. Как и Поворотова, Хапченко медведь не тронул, а случилось с ним следующее: медвежья резня застала начальника БПО на улице, и когда Николай Вениаминович уразумел ужас происходящего, подсознание дало наказ спасаться бегством, но вместо того, чтобы драпать, Хапченко с проворством шимпанзе вскарабкался на телеграфную вышку (это в его-то 56 лет!), да там, на высоте пятнадцати метров, к трубе страхом и прикипел, а позже союз Хапченко — телеграфная вышка, скрепил мороз. Слезть самостоятельно он уже не мог, и только жалобно скулил. Бедолагу заметили пару часов спустя, и когда сняли, он успел отморозить себе пальцы и уши.
Следующую неделю председатель горисполкома Поворотов кушать ничего не мог и сбросил пять килограммов, хотя жирок свой берёг для более тяжелых времен. Но затем более-менее оклемался и вернулся к исполнению своих обязанностей, а именно: отправился в гарнизон держать с офицерами совет, как в будущем уберечь город от варварских набегов кровожадной живности. Военные и сами уяснили опасность, так что решение было принято быстро и без проволочек притворено в жизнь.
За три дня до Нового года, в тот самый день, когда экспедиционный корпус советской армии перешел границу Афганистана, воинский гарнизон Красного выставил по всему периметру города свои посты и организовал круглосуточное патрулирование. Теперь граница Красный-Тайга была под бдительным контролем советского воина. С хоботами противогазов, с недобрым блеском в круглых окулярах, в плащ-палатках поверх бесформенных химзащит и с автоматами в руках, часовые и сами походили на мутировавших животных, — воплощение жуткой реальности военных будней. С такой защитой горожанам можно было спать спокойно. Хотя заряженные дробовики они все же предпочитали по-прежнему держать под кроватью.