Ты здесь живёшь?
Шрифт:
— Пьетюр, милый. Плюнь. В таких городах всегда есть несчастные люди — слабоумные или ненормальные. Тебе звонил ненормальный. Какие у этой публики могут быть с тобой счеты? Ты им ничего не сделал.
— Тревожно как-то.
— Брось. Лучше поцелуй меня, — весело сказала она, встала, наклонила огненно-рыжую голову и поцеловала его в губы. — Вот так-то. А теперь займемся делами. Мы ведь будем праздновать рождество?
— Ты помнишь рецензию? — продолжал он. Ее веселье ему не передалось.
—
— Будто бы роман о людях из Города. Будто…
— Чепуха, — перебила она. — Ты же не знаешь людей из Города. Вставай. — Она подошла к нему, взяла за руки и попыталась поднять.
— Почему он звонит? — произнес он, вставая.
— Наверняка какой-то ненормальный, сам не знает, что делает. Сходи-ка за малышкой.
Он послушался. Вернувшись, он застал жену в ванной. Она стояла в неглиже перед зеркалом и причесывалась. Он сказал:
— Конечно, и такое могло случиться.
— Ты все о том же.
— Случайности часто бывают странными.
— Однако не странная случайность, что мне сейчас надо остаться одной, — сказала она, заканчивая причесываться. — Закрой-ка дверь.
Он закрыл дверь. Прошелся по квартире. Сел на диван. Встал. Снова прошелся. Опять сел.
— Готовься, Дед-Мороз, — произнесла она, выходя из ванной в самом нарядном своем платье.
— Вальгердюр, — начал он, не двигаясь с места. — Если сравнивать разные места из моего романа с действительностью, то могло оказаться, что все совпадает и что он — точный пересказ реальной жизни и…
— Ты совсем спятил, — резко оборвала она. — Хватит фантазировать. Переодевайся. Через десять минут к столу.
Она отнесла на кухню утюг, разложила по тарелкам копченое мясо, и вскоре ее улыбающееся лицо показалось в дверях спальни.
— Уже время. С рождеством тебя, малышка, с рождеством тебя, большой дядя. — Она поцеловала обоих, и вся семья принялась за мясо.
— Это — рождество? — спросил ребенок, обводя взглядом свечи в подсвечниках, мясо на блюде, пиво в стаканах, лепешки, бобы и красную капусту.
— Конечно, малышка, если тебе так нравится, — сказала мать и погладила девочку по голове. И семья стала поглощать малышкино рождество.
— Хватит, наверное, — сказал Пьетюр, кладя нож и вилку на пустую тарелку.
— Как же это? У нас еще каша с миндалем.
— Чего хватит? — спросил ребенок. — Рождества?
— Нет, малышка, папа дурачится.
И они стали дальше поглощать рождество.
Потом перешли в гостиную и принялись распаковывать рождество, восхищались подарками, смеялись, иногда даже чуть-чуть плакали от радости, играли, пели, и девочка, усталая и счастливая от всего этого рождества, легла спать, забыв про все остальное на свете.
Уже пробило полночь. Пьетюр
— Скажи, пожалуйста, почему ты никогда не хотела говорить со мной о том, как не стало твоих родителей? Я знаю только, что они погибли в Городе во время пожара. Твое молчание всегда казалось мне, мягко говоря, труднообъяснимым. Теперь же, когда мы переезжаем в Город, ты должна рассказать мне, как все произошло.
На ее зеленые глаза навернулись слезы.
— Ничего удивительного, что мне не хотелось говорить об этой ужасной истории. Единственное, что я знаю: они заживо сгорели в доме. Почему? Как? Ничего об этом не знаю. — Она помолчала. Потом добавила: — Пока я ничего точно не знаю, а лишь подозреваю, мне представляется, я не вправе делиться с кем-нибудь своими мыслями. Даже с тобой. Не могу из-за родителей, а еще из-за того, что человеческая жизнь — это всегда человеческая жизнь, даже если…
Она снова умолкла. Они долго сидели молча.
XII
— Оулавюр?
— Да.
— Привет. Сигюрдюр.
— Привет.
— Приятного отдыха.
— Спасибо.
— Что нового?
— Вроде бы ничего.
— Сегодня двадцать восьмое.
— Ну и что?
— Скоро Новый год.
— Чего-то недоговариваешь.
— А ведь под Новый год, Оулавюр, многое случается.
— Знаешь что, Сигюрдюр Сигюрдарсон, если ты не перестанешь темнить, я повешу трубку.
— Спокойно, милый Оулавюр, спокойно.
— Тогда выкладывай, что у тебя на уме.
— Сколько костров запалят нынче под Новый год?
— Два. А в чем дело?
— А где?
— Ну, как обычно — в конце и в начале Главной улицы. Да ты и сам знаешь. Ты отвечаешь за тот, что в начале, я — за тот, что в конце.
— Вот именно, милый Оулавюр, вот именно.
— Ну и что? Не понимаю.
— Ты отвечаешь за тот костер, что в конце улицы, милый Оулавюр, не так ли?
— Дорогой мой, я уже говорил. Вешаю трубку.
— Спокойнее, спокойнее. Я много раз убеждался, что чем спокойнее я думаю, тем более интересные мысли приходят в голову. Ты не пробовал? Попробуй обязательно.
— У меня нет времени болтать. Будь здоров.
— Нет, погоди. Не пожалеешь. Чей крайний дом по Главной улице?
— Мой.
— А кому он принадлежит?
— Тебе или библиотеке.
— И он деревянный?
— Сам знаешь. Кончаю разговор.
— Так. А ведь под Новый год, Оулавюр, частенько случались пожары.
— Вот как…
— В позапрошлом году сгорел дом номер один по Главной улице. Помнишь? Самовозгорание. А чей это был дом — Главная, один? А, Оулавюр?
— Зачем спрашивать?