Ты здесь живёшь?
Шрифт:
— А что тут плохого? Разве к нам не приезжает новый библиотекарь? Я так слышала. А еще слышала, что жена его — племянница Йоуи На Деревяшках. И что новый библиотекарь написал книгу. Что же тут такого?
— Как, ты ничего не слыхала? Не знаешь, что он написал книжку кое о ком из нашего Города? Между прочим, и про Уну тоже. Говорят, написал, будто она «такая» — ну, ты понимаешь, о чем я, — и будто она встречается с одной из здешних дам каждый божий день, а порой и несколько раз на дню. Кое-кто утверждает, что с женой Сигги Страуса.
— Да что вы такое
— Я думала, это любому известно. Все говорят. Я пыталась дать тебе знак. Потом решила, что вы как-то не поладили. Да, не поладили, раз ты все возвращалась к этой теме. И ты не заметила ее реакции? Она же, бедняжечка, все время переводила разговор на другое. Еще бы. Не дай бог влипнуть в такую историю.
— Что мне делать? Боже милостивый, что же мне делать? Она, наверное, считает, что я это неспроста. Попросить у нее прощения? Поговорить с ней наедине?
— Да что ты, милая, ни в коем случае. Только хуже сделаешь. Держись как ни в чем не бывало. Уладится. Не девочка она, Уна наша. Не девочка. Да и незлопамятна.
— Да, незлопамятна, ты права. Ой, как нехорошо.
— Не убивайся. Уладится. Нельзя ведь все знать. Я, к примеру, узнала про это только сегодня. А? Ха-ха-ха. Там много всего. Другой вопрос — правда ли это? Например, что наш скопец божий, когда уезжает куда, водит к себе шлюх. Не зря говорят в народе: коли скверно, значит, верно. А по вечерам он будто бы читает порнографические журналы и водку хлещет. А что девица, если разобраться, и не девица вовсе. Известно, что она не только со Страусом одним спала. Фантастика, не правда ли?
— А вот это, насчет Уны? Неужели правда? Взгляд у нее какой-то странный! А походка! Ни у кого такой нет. Нет, не может быть. Нет, нет, не говори!
— Как по-вашему, верно это? Вот бы выяснить! Ненароком. Или хоть увидеть.
— Да ну тебя. Совсем спятила. Да-да, спятила.
— Правда ли это? Не знаю, так говорят. Муж утверждает, что быть этого не может. Будь это правда, Сигюрдюр позаботился бы, чтоб книжка не вышла. А как бы он смог помешать? Он ведь не господь бог, наш Страус. А? Ха-ха-ха. По-моему, Сигюрдюр выпутается, он привычный. Да, он к такому привычный, наш Сигюрдюр.
— А вам действительно не хотелось бы взглянуть хотя бы разок…
— Прошу, девочки, кофе подан.
Шесть женщин гуськом переходят из гостиной в столовую. Раскрасневшиеся — разумеется, от хереса, — улыбающиеся, они ободряюще кивают хозяйке.
— Садитесь, пожалуйста. Ты не сядешь здесь, с этого конца, милая моя номер четыре? Мне будет тогда лучше видно, как ты себя чувствуешь.
— И проследи, чтобы она фигуру сохранила, — говорит № 2. — То, что еще сохранилось. А? Ха-ха-ха.
— Ой! — вскрикивает Эрдла, оглядывая накрытый стол. — Скажу, как та баба из сказки: хотелось бы проснуться, снова уснуть и наесться [20] .
— Да тут только меренги! —
— Именно, меренги, — вступает в разговор № 1. — Они самые и ничто другое.
— В жизни не видала такого красивого кофейного стола, — говорит № 3. — Уна, дорогая, ты просто гений.
— Спасибо тебе, милая моя номер три. Прошу вас, угощайтесь. Пожалуйста, отведай вот этого, милая номер три. Древнеримский рецепт. Привезла его с Крита в позапрошлом году. Ну, пожалуйста. Не отрежешь ли себе кусок меренгового торта, милая моя номер один? Ты ведь так любишь меренги.
20
Неточная цитата из романа Й. Тороддсена «Юноша и девушка», где герой, большой любитель поесть, видя, что ему не отведать всех яств, которыми уставлен стол, говорит: «Мне бы хотелось уснуть, проснуться и снова приняться за еду».
VII
— Последний день. Удивительно приятное чувство, — говорит Вальгердюр Йоунсдоухтир, тщательно моя посуду. — Мне хотят устроить прощальный ужин.
Пьетюр Каурасон молча вытирает посуду.
— Будет шампанское.
Пьетюр молчит.
— А потом, может быть, куда-нибудь поедем.
Молчание.
— Ты заберешь Малышку?
— Я сама приду, — говорит ребенок. — Мама, можно? Можно?
— Жди меня поздно.
— Мама, можно?
Молчание.
— Заберешь?
— Посмотрим, милая.
— Ну, можно?
— Будет видно.
Молчание.
— Пьетюр, ты словно язык проглотил. В чем дело?
Молчание.
— Тебе неприятно, что я одна иду со своими? Ревнуешь?
— Странно как-то это.
— Что же тут странного, если я посижу со своими? Они ведь хотят попрощаться со мной.
— Не в этом дело. Иди, конечно.
— В чем же тогда? — спрашивает она, выпуская воду и обмывая раковину.
— В книжке, — отвечает он, вытирая ножи и вилки.
— А что с ней?
— Похоже, распродана.
— Распродана?
— Да, ее нет ни в одном книжном магазине.
— А в издательстве? Ты Гюннара спрашивал?
— Говорит, распродана.
— А допечатку дать он не собирается?
— Утверждает, что набор рассыпан. Литер, мол, не хватает.
— Распродана, — задумчиво повторяет Вальгердюр, вытирая стол. — Чем же ты недоволен? Не часто бывает, чтобы весь тираж разошелся за две недели до рождества.
— В том-то и дело. Так книги не расходятся. Особенно у дебютантов.
— Что же могло случиться?
— Не знаю. — Пьетюр перетер ножи и вилки и вешает полотенце. — Странная история.
— Ну, бывает. Радоваться надо.
— Радоваться! Ты говоришь, радоваться. А я вот не знаю, радоваться ли. Я вчера спросил ребят у нас на почте, читали ли они книжку. Ни один не читал. Я еще поспрашивал народ, и оказалось, никто ее даже в глаза не видел. Ты кого-нибудь спрашивала?
— Да. Конечно.
— Ну и?
— Из тех, с кем я говорила, никто ее не читал.