Ты здесь живёшь?

Тормоудссон Ульвар

Об этом я прошу вас поду… поразмыслить.

Я вновь приношу вам свою благодарность и желаю хорошего счастливого рождественского праздника.

Благодарю за внимание. Да благословит вас господь. (Крики «ура» и продолжительные аплодисменты. Платки у глаз и носов.)

Больше речей не произносилось. Из зала раздались возгласы: «Правильно, так и надо обойтись с ними!», послышались слова «богобоязненность», «великолепно», «сердечность»; снова раздались аплодисменты, зазвучали крики

«ура». На том собрание закрылось.

На ступеньках у входа в Дом собраний стояли Сигюрдюр Сигюрдарсон и Преподобие, провожая взглядом последних участников митинга. Они встали там, когда народ начал расходиться, прощались с каждым за руку, принимали благодарности, желали счастья и хорошего рождества.

— Ты бесподобен, милый Сигюрдюр, — робко проговорил Преподобие.

— Не надо, — оборвал его Сигюрдюр. — Ты на велосипеде?

— Нет. — Преподобие слегка растерялся.

— Хорошо. Я провожу тебя. — Они молча двинулись по украшенной к рождеству Главной улице, ярко освещенной фонарями и рождественской рекламой всех цветов радуги.

— Тебе никогда не приходило в голову, что можно продавать рождество в упаковке? — вдруг спросил Сигюрдюр.

— Продавать рождество? Никогда не думал об этом.

— Ну конечно, — отозвался Сигюрдюр, ускоряя шаг.

Преподобие не нашел что сказать, и они молча продолжили путь. У своего дома Сигюрдюр остановился.

— Хочу попросить тебя о небольшой услуге, — сказал он.

— До конца праздников я занят по горло, сейчас самая горячая пора.

— Услуга-то пустяковая, времени отнимет мало.

— Тогда зачем тебе помощь? В эти дни ты свободен.

— Я лицо заинтересованное.

— Тем более.

— Это — деяние во имя человечности.

— В таких делах ты, похоже, толк понимаешь.

— Во имя человечности и любви.

— Мне и без твоих поручений есть чем в эти дни заниматься: сочинять проповеди, крестить, венчать. А дела во имя любви — это твоя специальность.

— Да уж, проповеди сочинять! А тот сборник проповедей, что я тебе в позапрошлом году подарил, ты уже целиком использовал? Ладно, поговорим послезавтра.

Сигюрдюр отвернулся от своего пастыря и товарища и, не прощаясь, вошел в дом. В подвал.

XI

— Пьетюр, возьми трубку. У меня все руки в муке.

— Что? — Пьетюр выключил пылесос.

— Телефон. Возьмешь трубку?

— Слушаюсь, начальница.

— Пьетюр Каурасон? — спросил голос в телефоне.

— Я.

— Междугородная. Алло, алло. Город. Пьетюр Каурасон у телефона.

Треск.

— Пьетюр Каурасон?

— Да, я. С кем я, прошу прощения, говорю?

— Я звоню тебе, Пьетюр Каурасон, не затем, чтобы представляться, — ответил голос. — Я звоню тебе, чтобы сообщить: здешние жители в ужасе от той клеветы, которую

ты ни за что ни про что возвел на них. Многие приняли твои писания так близко к сердцу, что боятся выходить на улицу, вот как ты их ославил. Мне, видимо, надо бы тебя с этим поздравить. Надеюсь, что гонорары за твои опусы пойдут тебе и твоему семейству впрок. Порочить людей ты мастер.

И отбой. Пьетюр еще какое-то время прижимал трубку к уху, словно ожидая продолжения разговора, но слышался только треск.

— Кто это звонил? — крикнула из кухни Вальгердюр.

— По-моему, я уже это слышал, — сказал Пьетюр и положил трубку.

— Кто это был? — повторила она.

— Какой-то идиот паршивый, — тихо ответил он.

— Кто-кто?

— Какой-то осел из Города, — произнес он и включил пылесос.

— Откуда ты знаешь, что он из Города? — спросила она, но вопрос потонул в шуме пылесоса или был всосан им.

— Вспомнил! — через некоторое время воскликнул Пьетюр и выключил пылесос. — Вспомнил.

— Что вспомнил? — спросила Вальгердюр, меся тесто.

— Это глава из моей книги, — ответил он и направился на кухню.

— О чем ты? — Она оторвала взгляд от теста.

— Тот, что звонил, прочитал мне главу из книги.

— Кто это был?

— Не знаю. Он не назвался. Прочитал главу почти слово в слово и повесил трубку. В точности как в книге сказано.

— Н-да, — вздохнула она, продолжая месить тесто. — А зачем ему это понадобилось?

Он не ответил. Присел на краешек кухонного стола, уперся одной ногой в пол и принялся качать другой. Отщипнул кусочек теста и сунул в рот.

— Не ешь сырое. Вредно.

— Ты скоро кончишь?

— Надо еще все пожарить. Который час?

— Четыре, — ответил он и снова отщипнул кусочек теста.

— Прекрати сейчас же. — Она ударила его по пальцам. — Сходи-ка лучше за малышкой. Она у соседей внизу.

В этот момент опять зазвонил телефон. Снова междугородная, снова тот же голос. На этот раз он сказал:

— Хочу подтвердить то, что сказал тебе раньше, Пьетюр Каурасон. И заруби себе на носу: может быть, мои слова показались тебе знакомыми, но я не книжку вслух читал — новую мерзкую книжку, слова эти сказаны всерьез и по суровой необходимости. Да, Пьетюр Каурасон, гнусное дело у тебя на совести.

После того как телефон зазвенел в третий раз и передал высказывания, похожие на предыдущие, Пьетюр сел на диван и уставился на елку в углу.

— Вальгердюр! — громко окликнул он жену.

— Что? — донеслось из кухни. — Опять он?

Пьетюр не ответил. Жена вошла в гостиную, села рядом и потянулась.

— Не принимай близко к сердцу, — сказала она, зевая.

— Он сказал, что, когда я приеду в Город, мне надо остерегаться. Оберегать тебя и малышку.

— Чушь.

— «Получишь по заслугам» — вот его слова.