Тысяча и один призрак
Шрифт:
— Конечно, я ручаюсь за вас.
— Хорошо, — сказал начальник патруля. — А кто за тебя поручится, господин франт?
— Дантон. С тебя этого довольно? Как ты думаешь, он настоящий патриот?
— А, если Дантон за тебя ручается, то против этого возразить нечего.
— Вот. Сегодня день заседания в клубе кордельеров, идем туда.
— Идем туда, — согласился сержант. — Граждане санкюлоты, вперед, марш!
Клуб кордельеров находился в старом монастыре кордельеров на улице Обсерванс. Через минуту мы дошли туда. Подойдя к двери, я выхватил лист бумаги из своего
— Что это, — сказал он, — тебя арестовали, тебя? Тебя, моего друга и друга Камиля! Тебя — лучшего из существующих республиканцев! Позвольте, гражданин сержант, — прибавил он, обращаясь к начальнику санкюлотов, — я ручаюсь за него. Этого довольно?
— Ты ручаешься за него. А кто поручится за нее? — возразил упрямый сержант.
— За нее? О ком ты говоришь?
— Об этой женщине, черт побери!
— За него, за нее, за всех, кто с ним, ты доволен?
— Да, я доволен, — сказал сержант, — особенно доволен тем, что повидал тебя.
— А, черт возьми! Это удовольствие я могу доставить тебе даром. Смотри на меня, сколько хочешь, пока я с тобой.
— Благодарю. Отстаивай, как ты это делал до сих пор, интересы народа и будь уверен: народ будет тебе признателен.
— О да, конечно! Я на это рассчитываю! — сказал Дантон.
— Можешь ты пожать мне руку? — продолжал сержант.
— Отчего же нет!
И Дантон подал ему руку.
— Да здравствует Дантон! — закричал сержант.
— Да здравствует Дантон! — вторил патруль.
И патруль ушел под командой своего начальника. В десяти шагах тот обернулся и, размахивая своей красной шапкой, крикнул еще раз: «Да здравствует Дантон!» И его люди повторили за ним этот приветственный клич. Я собирался поблагодарить Дантона, когда его несколько раз окликнули по имени из помещения клуба.
— Дантон! Дантон! — кричали несколько человек. — На трибуну!
— Извини, мой милый, — сказал он мне, — ты слышишь, жму руку и ухожу. Я подал сержанту правую руку, тебе подаю левую. Кто знает? У благородного патриота может быть чесотка. — И, повернувшись, сказал: — Иду! — Он произнес это тем мощным голосом, который поднимал и успокаивал неуправляемую толпу на улице. — Иду, подождите!
Он ушел в помещение клуба. Я остался у дверей наедине со спасенной незнакомкой.
— Теперь, сударыня, — сказал я, — куда вас проводить? Я к вашим услугам.
— Ну, к тетке Ледье, — ответила она со смехом. — Вы ведь знаете, она моя мать.
— Но где она живет, тетка Ледье?
— Улица Феру, номер двадцать четыре.
— Пойдемте к тетке Ледье на улицу Феру, номер двадцать четыре.
Мы отправились по улице Фоссе-Монсье-ле-Пренс до улицы Фоссе-сен-Жермен, далее по улице Пети-Лион, потом через площадь Сен-Сюльпис на улицу Феру. Всю дорогу мы шли, не обменявшись ни словом. Только теперь при свете луны, которая взошла на небе во всей своей красе, я мог свободно ее рассмотреть. То была прелестная особа двадцати или двадцати двух лет, брюнетка с голубыми глазами,
— Ну, что вы мне скажете, мой милый господин Альберт? — наконец произнесла с улыбкой незнакомка.
— Я хочу вам сказать, моя милая мадемуазель Соланж, что не стоило встречаться для того, чтобы так скоро расстаться.
— Я прошу у вас тысячу извинений, очень даже стоило: если бы я вас не встретила, меня отвели бы в караульню, узнали бы там, что я не дочь тетки Ледье, дознались бы, что я аристократка, и отрезали бы, вероятно, голову.
— Итак, вы сознаетесь, что вы аристократка?
— Я ни в чем не сознаюсь.
— Хорошо, скажите по крайней мере ваше имя.
— Соланж.
— Вы же знаете, я случайно назвал вас так, это не ваше настоящее имя.
— Ну что ж! Мне оно нравится, и я оставляю его за собой, для вас по крайней мере.
— Зачем вам сохранять его для меня, когда нам не суждено больше видеться?
— Я этого не говорю. Я говорю только, что если мы и увидимся, то совершенно ни к чему вам знать, как меня зовут, как и мне не стоит знать, как зовут вас. Я вас назвала Альбертом, вот и называйтесь так, а я останусь Соланж.
— Хорошо, пусть будет так, но послушайте меня, Соланж.
— Я слушаю, Альберт, — отвечала она.
— Вы аристократка, вы сознаетесь?
— Если бы я в этом и не созналась, вы это сами узнали бы, не правда ли? Стало быть, мое признание теряет значение.
— И вас преследуют, потому что вы аристократка?
— Нечто в этом роде.
— И вы скрываетесь от преследований?
— На улице Феру, номер двадцать четыре, у тетки Ледье, муж которой был кучером у моего отца. Вы видите, у меня нет от вас тайн.
— А ваш отец?
— У меня нет тайн от вас, мой милый господин Альберт, пока дело касается меня, но тайны моего отца — не мои. Мой отец тоже скрывается, выжидая случая, чтобы эмигрировать. Вот все, что я могу вам сказать.
— А вы, что вы думаете делать?
— Уехать со своим отцом, если это будет возможно; если это окажется невозможным, то он уедет один, а я потом присоединюсь к нему.
— И сегодня вечером, когда вас арестовали, вы возвращались после свидания с отцом?
— Да, я возвращалась оттуда.
— Слушайте, милая Соланж.
— Я слушаю.
— Вы видели, что случилось сегодня вечером?
— Да, и это дало мне возможность убедиться в вашей значимости.
— О, к сожалению, значимость моя невелика. Однако же у меня есть друзья.
— Я познакомилась сегодня с одним из них.
— И вы знаете, что этот человек из очень влиятельных в настоящее время.
— Вы можете воспользоваться этим влиянием и посодействовать бегству моего отца?
— Нет, я сохраню его для вас.