Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи
Шрифт:
К списку старика Эйнштейна мне хотелось бы добавить еще две бесконечности: фантазию (особенно когда речь идет о том, чтобы засунуть какой-нибудь предмет в то или иное отверстие тела) и находчивость (когда речь идет о том, чтобы установить, почему данный предмет был засунут в данное отверстие).
Пример:
В отделение “скорой” прибыл месье Брайль. Пенис опух, покраснел, деформировался, стал горячим и болезненным. Мужчина не мочился четыре часа.
– Что случилось? – спросила Фроттис.
– Ничего… Ну… Не знаю, как сказать… – замялся он.
Сделали рентген. Фроттис посмотрела и поперхнулась:
– Это
Пациент без малейшего сомнения дал потрясающий ответ:
– Да, доктор, но это эргономичная ручка.
(Кто же устоит перед эргономичной ручкой?)
Добавим третью бесконечность – любовь.
Когда интерн сообщила о госпитализации месье, его супруга воскликнула:
– Вы хотите сказать, что он снова засунул ручку в член?
Месье и мадам Брайль, тридцать лет супружества. Любовь и поэзия по-прежнему с ними.
“Когда мне говорят, что я невероятно находчив, я не знаю, что ответить”, – сказал Вуди Аллен.
Он мог бы ответить: “Да, доктор, но это эргономичная ручка”.
Если не сработала ни одна из предложенных мной техник, надевайте халат и ступайте работать.
8 часов,
внизу
Мое дежурство подошло к концу. Я шел по темному бесконечному коридору – месту крушения человеческих тел. Обещал – значит, сделаю: поднимусь на шестой этаж и доскажу историю про мадам Ариадну, пациентку, встретившую Рождество в больнице. Я сочинил другой конец. Чтобы у Жар-птицы осталась надежда… Где бы ни витал ее дух, она меня услышит. Поверит в чудеса и будет бороться до конца. Я ей совру: скажу, что, придя на работу на третий день после госпитализации мадам Ариадны, я узнал, что она внезапно излечилась от менингиомы: не обнаружено ни следа опухоли. Она стала ходить и выглядеть лет на двадцать моложе. Я скажу Жар-птице, что родственники мадам Ариадны приехали за ней и попросили прощения за то, что не жалели ее и не любили.
8 часов 7 минут,
наверху
Я застыл на пороге палаты. Сзади подошла Фабьенн и погладила меня по плечу:
– Мне очень жаль. Ее состояние резко ухудшилось. Вероятно, легочная инфекция. Она и так была очень слаба…
– Знаю, онколог мне звонил. Но знать – одно, а видеть – другое. Как ты думаешь, сколько осталось?
– Не могу точно сказать. Скорее всего, мало. Мне очень жаль, – повторила она.
Верил ли я в то, что мадам Ариадна поправится? И что ее семья заберет ее и станет за ней ухаживать? Верил ли? Я воображал, как расскажу об этом Жар-птице, как хотел тогда, сидя дома за праздничным столом и уплетая фуа-гра и тринадцать рождественских десертов.
Я снова спустился к себе в отделение. Этажи взлетали на воздух один за другим. Десятки коек, десятки больных. Я настоял на том, чтобы проводить Анабель до машины.
Подвальный этаж, дверь открывается, закрывается, я еще в лифте, плутаю в своих мыслях.
Вспоминаю день после Рождества: мадам Ариадна умерла. Вокруг нас непридуманная жизнь, не как по телевизору, никаких ангелочков на заснеженной крыше, никаких чудес. И пусть мне ужасно нравилась моя первая версия истории, я не видел
В этом году от Рождества не было никакого толку.
День седьмой
Run Boy Run
8 часов 56 минут,
у отделения скорой помощи, с Анабель
Я кое-как выполз из лифта. Мы вышли на улицу. Покурить. Сигарета показалась очень приятной, особенно после такой ночи…
Моя чуть живая от усталости коллега заметила, что я поглядываю на шестой этаж.
– Ты сейчас вернешься к ней?
– Я останусь до конца.
– Это неправильно, тебе будет больно…
Я далеко зашвырнул окурок:
– Ты-то знаешь, о чем говоришь…
Мы с минуту смотрели друг на друга. Возникла неловкость. Она попыталась продолжить разговор:
– Сегодня во время дежурства я опять вляпалась! Смех да и только. Тот старичок, все думали, он спит, но…
Я ее перебил:
– Я слышал. Вчера ночью в общежитии и еще раньше. Если я буду тебе нужен, я рядом. Если захочешь поговорить, я рядом. Если разозлишься, я рядом. Если захочешь вмазать кому-нибудь, я рядом. Если захочется плакать, поплачь. Только не вреди себе. Ты очень красивая. Ты знаешь, какая ты красивая? Нет, молчи. Послушай меня. Ты очень красивая, ты вся, с головы до ног, очень красивая.
Я повернулся, не дожидаясь ответа. Анабель не шевельнулась. Она стояла лицом к холмам, окружавшим больницу.
8 часов 57 минут,
внизу, шеф Викинг закончил дежурство
Пожарные привезли месье Ницше. Скованный иммобилизационным матрасом, он был спокоен, улыбался. Ему ничто не угрожало.
Несчастный случай на дороге. Он сбил двух девчушек, они погибли.
Месье Ницше, не получивший ни единой царапины, казался удивительно невозмутимым.
“Не может же человек быть таким равнодушным, – подумал мой шеф. – Из-за него погибли две девочки. Может, это его психика так реагирует? Способ защиты…”
Он осмотрел больного, укрыл его одеялом, послушал, пощупал затылок, проверил зрачки, встретился с ним взглядом.
– Я устал и выпустил руль, – сообщил тот.
Шеф Викинг был потрясен его безмятежностью. Он прикидывал и так и сяк, не понимая, почему пациент никак не реагирует.
Потом в больнице появилась подруга месье Ницше и что-то сказала ему на ухо. Тот разрыдался.
Он не знал.
У шефа Викинга отлегло от сердца.
Ему было страшно: человек знает, но не плачет.
8 часов 59 минут,
на первом этаже
Я вошел в вестибюль. За постом информации булькала кофеварка. Я услышал, как ложечка позвякивает о край чашки. Пакет с выпечкой зашуршал нежно, как смятый цветок. От аромата круассанов мой желудок пробудился. Дежурная развернула газету. Краска была свежая: если потереть страницу, палец станет черным.