У Белого Яра
Шрифт:
— А вот это видел?!
Лавр ожидал всего, но только не того, что произошло. Начальник контрразведки не закричал, не затопал ногами, нет, он беззвучно рассмеялся и с веселым видом откинулся на плетеную спинку кресла-качалки.
— Ха-ха! А ты из отчаянных, Аргентовский! Решил, значит, прослыть героем? Что ж, такое удовольствие мы тебе охотно предоставим.
Приподнявшись, Постников толчком отбросил кресло, выждал, пока оно перестало качаться, повернулся к Аргентовскому.
— Мы приготовили для тебя небольшой сюрпризец...
С этими словами он резко нажал кнопку электрического звонка. В стене бесшумно раскрылась потайная дверь, и в кабинет шагнул какой-то верзила.
— В
Сильные руки втолкнули Лавра в темную камеру. По углам, невидимые во мраке, притаились люди. Тот, что был ближе, сокрушительным ударом кулака, затянутого в боксерскую перчатку, отбросил Лавра в угол. Здесь ждал его новый удар.
Удары сыпались беспрерывно, один сильнее другого. Лавра бросали, как мяч, из угла в угол. При полном молчании, оглушенный, он падал. Его поднимали. В зловещей тишине слышались только удары, глухое падение и снова, снова удары.
Лавра били в лицо, в голову, в грудь. Куда придется. Били до тех пор, пока бесчувственное тело не распласталось на скользком полу. Тогда его выволокли в соседнюю ярко освещенную комнату, облили ледяной водой.
Лавр очнулся. За столом сидел следователь. Он начал допрос, не дав опомниться...
А в соседней комнате в ожидании результатов допроса беседовали начальник контрразведки и комендант города.
— Поверьте моей опытности, — самодовольно разглагольствовал Постников. — «Боксерскую» не выдерживает ни один заключенный. Это выше человеческих сил! Если Аргентовский не даст нужных показаний, мы его снова пропустим через «боксерскую» и снова допросим. Итак до тех пор, пока не заговорит.
— Сомневаюсь, — проскрипел Грабчик. — Эти проклятые комиссары не сдаются!
— Мы вырвем у него признания! Если не пыткой, то подкупом.
— Капитан, вы забываете, что это не какой-нибудь уголовник, а большевистский фанатик. За свою идею он, как первые христиане когда-то, пойдет хоть на костер. Тут надо другое. Есть старый испытанный способ...
— Ну, ну, говорите же, поручик!
— Не горячитесь, капитан! Просто за так секрета не раскрою...
— Принимаю любые условия!
— Ловлю на слове, капитан. Вы уступаете мне Жаннет... Ну эту, певичку. По рукам? — Грабчик плотоядно улыбнулся, обнажив редкие гнилые зубы.
Постников секунду колебался.
— Согласен! Признаться, она мне изрядно надоела... Говорите же!
— В камеру комиссаров надо подсадить слухача. С его помощью обвиним их в заговоре или еще в чем-нибудь в этом роде, и тогда им крышка!
— А, черт! Как мне самому не пришло это в голову?.. Но позвольте, а где мы возьмем опытного провокатора? Обычный шпик не годится, хорошо бы завербовать кого-нибудь из их среды.
— Об этом позаботится комендатура! — напыщенно произнес Грабчик и, выпятив узкую грудь, поспешно начал прощаться.
...Откуда прибыл этот плюгавенький суетливый человечек с неблагозвучной фамилией Собакин, в депо никто не знал. О новом слесаре ходили разноречивые слухи. Одни поговаривали, будто он за участие в стачке челябинских железнодорожников получил волчий билет, долго скитался по Сибири, пробиваясь случайными заработками, наконец, ему разрешили поселиться в Кургане под негласным надзором полиции. Другие утверждали нечто совершенно противоположное: Собакин — единственный наследник кустанайского дворянина Сазонова, недоучка, изгнанный из реального училища за непристойное поведение, кутила, каких не видал свет. Родители привезли его в Курган к набожной старухе-тетке. У нее Сазонов живет под чужой фамилией Собакина, а в депо поступил лишь для отвода глаз, чтобы не навлечь на себя родительского гнева и не лишиться права наследования.
Одевался Собакин
К работе Собакин относился спустя рукава, по целым неделям пропадал где-то, и когда в цехе начинали его считать уволенным, он неожиданно появлялся и как ни в чем не бывало становился за слесарные тиски, со всеми балагурил, шутил. Было удивительно: за самую пустяковую провинность других рабочих нещадно штрафовали, вышвыривали на улицу, а ему все сходило с рук. Мастер-немец словно не замечал его проделок.
Однажды кто-то видел Собакина едущим в экипаже жандармского полковника станции, в другой раз заметили, как он заходил в канцелярию исправника города. О Собакине поползли недобрые слухи. Но тут произошло нечто такое, что поколебало самых ярых его противников, так и не решившихся открыто назвать его провокатором.
Как-то в Курган прибыл товарный поезд. С тормоза заднего вагона сошли трое изможденных, еле державшихся на ногах людей. Это были матросы-потемкинцы, бежавшие из страшного Александровского централа. Они не имели ни копейки денег, ни куска хлеба. День был субботний, «банный», и беглецы решили постоять возле бани. Наблюдая за людьми, они рискнули остановить немолодого рабочего. Разговорились. Признались, что бежали с каторги, попросили выручить из беды. Рабочий провел их на глухой пустырь, вынул из кармана газету и показал полицейское объявление с фотографиями беглецов. «Ваше счастье, что на меня наскочили, — сказал он. — Я вам помогу. У себя приютить не могу, хозяйка порядочная дрянь». Рабочий внушил доверие беглецам, по его совету они переночевали в пристанционном леске. На утро, как было условлено, сюда подъехал на извозчике вчерашний знакомый. Он привез три костюма, в которые переоделись беглецы, снабдил их документами и адресом явочной квартиры в Челябинске.
Этим человеком, как вскоре все узнали в депо, оказался не кто иной, как Собакин.
С тех пор среди рабочих к нему установилось двойственное отношение: одни были склонны считать его чуть ли не героем, другие продолжали не доверять, сторониться его. Но как бы то ни было, а Собакин по-прежнему работал в депо, ко всему приглядывался и принюхивался.
...Вот этого человека и доставил Грабчик к начальнику контрразведки.
Постников внимательно просмотрел пухлую папку с личным делом агента царской охранки Сигизмунда Карловича Сазонова, известного в депо под фамилией Собакина, сына кустанайского дворянина.
Сигизмунд Карлович начал службу с должности простого телеграфиста. Служба давалась легко. Богатство родителей помогало ему быстро продвигаться по чиновничьей лестнице: коллежский регистратор; титулярный советник, коллежский асессор и, наконец, коллежский советник.
Служил Сазонов верой и правдой, за что «всемилостивейшими его величества приказами» был награжден многими орденами. Жить бы припеваючи Сигизмунду Карловичу, обзавестись семьей, терпеливо ждать повышения в чине и ежегодной прибавки жалованья. Но Сазонов вел беспорядочный холостяцкий образ жизни, на который не хватало солидного оклада. Вскоре запутался в долгах, сделал крупную растрату. Последовал суд, затем сибирская ссылка. Но взятки сделали свое дело, и Сигизмунд Карлович очутился в столице. Лица, вызволившие Сазонова из Сибири, предложили ему стать агентом охранки. В Петербурге он окончил специальную школу, некоторое время «практиковался» в столице, но неудачно, и был направлен в провинцию, в Курган.