У церкви стояла карета
Шрифт:
– Что скалишься, сволочь? – крикнул Концарёв. – Семенов, что это с ним?
– Злорадствует. Вспоминает черные дела.
Председатель хохотнул, прищелкнув зубами.
А она долго умирать будет. Молодая же еще, сильная. А, может, и ты захочешь с ней поселиться и мира больше не увидеть? Как быстро вы животными станете, забудете стыд и приличия? Вернетесь в первобытное состояние, оно же райское?
– Прекращайте, – сказал я вслух, привлекая внимание Концарёва, но председателя было уже не остановить. Его мысли прорывались сквозь возведенные мной барьеры, отгоняли
Я всего-то хочу дожить вместе с этой деревней. Высушу последнего – смерть приму, но только не так, не на полпути, не в руках этого изверга, что сна лишает, бесчестит да поносит. Дайте мне этот год, пожру я всех и счастливо уйду, а взамен верну тебе Вичку-клубничку такой, как она была до того, как я за нее принялся!
Иван схватил меня за руки, притянул к себе, блеснул глазами. На его согнутую спину обрушился удар Концарёва, потом еще один, но председатель держал меня крепко-крепко.
– Нельзя память человеку вернуть!
– А ты попробуй! – захрипел председатель. – А еще лучше – попробуй во мне ее память раскопать. Запрячу так глубоко, что ни в жизнь не сумеешь. Здесь я хищник, не ты! Не ты!
Стальная хватка разжались, Иван сразу же просел под кулаками Концарёва, охнул. Концарёв пнул его в ребра, опрокидывая вместе со стулом, и принялся избивать ногами, но упырь только заходился в безумном смехе и твердил одно: «Не ты! Не ты!» Я оттащил Концарёва.
– Убъете же!
– И надо бы убить! – рычал Концарёв.
– Рано!
– Рано? – Начальник сбросил мою руку с предплечья. – А мне кажется, в самый раз, и не его одного. Чью это память он тебя, щенка, подначивал раскопать? Девушки этой? Думаешь, я свою должность просто так занимаю, за глаза красивые? Твоя задача – не ради одной девушки стараться, а ради всех. И это – не история о тебе, спасителе дамы в беде, это – история нашего общего прошлого, того, что нас объединяет.
– А нас объединяет Вичка-клубничка, да, Колька? – проскрипел с пола председатель, и на этот раз уже мне захотелось как следует приложить его каблуком.
– Заткнись! – приказал Концарёв. Повернулся ко мне, – А ты исчезни с моих глаз и подумай, что тебе на самом деле нужно. И чтобы никаких Вичек-клубничек!
В дверях я едва не врезался в Пустодомкина. Тот укоризненно покачал головой, но тут же подмигнул. Знал я, что Пустодомкин имел в виду: с Концарёвым не спорь, работу исправно выполняй, и все благополучно забудется еще до возвращения в Москву. Да только не хотелось мне уже в Москву. Нужно было Вику до Костромы довести, страсть, как нужно.
Селу Боброво, ближайшему к нашему Безымянному, есть, кем гордиться. Там летчик родился, он в войну сбил трех немцев и за это орден получил. Потом еще один парень оттуда на хирурга выучился и теперь оперирует детишек. А у нас кто? Федоровы дочь собирали-собирали в институт, а толку чуть. Тихие мы, не выдающиеся, зато дружные. Кажется иногда, что приди к нам любая беда, все соседи, как один, встанут. И в схватках меж деревнями наши парни первые. Так что пусть это бобровские нам завидуют!
Я ушел подальше в лес, сел на ствол поваленного
– Упрямый, да? – спросил пожилой оперативник.
– Я?
– Что Андрей упрямец, я и без тебя знаю. И упырь такой же. Сложно с вами, ох, сложно.
– Есть шансы спасти Вику? – спросил я в лоб.
– От чего?
– От этого... спецучреждения.
– А кто тебе сказал, что ей там будет плохо?
– А деревню от изоляции?
– А кто тебе сказал, что в изоляции жителям будет плохо? – по-сократовски повторил вопрос Пустодомкин.
– Да ведь это же то самое забвение, с которым мы якобы боремся, – вырвалось у меня. – Я так считаю: надо, чтобы жители о себе миру заявили, мол, вот они мы, мы были, есть и будем, и Безымянная наша не Безымянная вовсе, а Победоносцево. Вместо этого – что? Одну вы за дурочку выдадите, а остальных так и так заткнете, заставите меня отчет написать, уберете в архив и удовлетворитесь.
Пустодомкин страдальчески вздохнул. Из папочки он выудил одну-единственную сложенную вчетверо бумажку. Я взял ее, развернул, расправил. С черно-белой фотографии на меня смотрела, улыбаясь, Вика, только лет на десять моложе себя нынешней. А рядом с ней щурился от бившего в глаза солнца я.
– Откуда это у вас?
– С самой Москвы везу, тут-то принтеров нет, сам видишь. Для вразумления твоего.
– Вы знали, что Вика здесь... И я...
– Конечно, знали.
Я выронил распечатку. Голова шла кругом. Пустодомкин смотрел на меня, как на дрессированное животное, отказавшееся выполнять трюк.
– Одно радует, – мягко проговорил он. – Название деревни вспомнил. Имя Вики узнал. Так, глядишь, и расколем тебя до конца.
– Расколем... меня.
Вскочив со ствола, я потерял равновесие и пошел, не разбирая дороги, путаясь в траве и натыкаясь на деревья. Имя и название. Имя и название. Почему Пустодомкин сосредоточил мое внимание именно на них? И откуда я узнал о том, что деревня раньше называлась Победоносцево? Ведь Иван пока не открыл мне этого.
Вокруг горели костры, и девушки в венках славили идолов с посеребренными усами. Вдали стучали молотки: то строилась первая церковь. Шли сквозь древесный строй княжеские сборщики, понукаемые желтолицыми баскаками, и царские стрельцы целились им в спины из длинных неухватистых фузей. Приходили и уходили из барской усадьбы, что сгорит в девятьсот двадцатом, управители. Гремели лозунги: «Земля – крестьянам! Курс – на коллективизацию!» Мимо протопал на фронт, закинув за спину самодельную суму, будущий летчик-герой, плакали вдовы и малолетки. Чтобы посмотреть кино по телевизору, парни и девушки собирались группками. По пути назад делились мнениями: восторженно, громко. А потом родился...