У града Китежа(Хроника села Заречицы)
Шрифт:
За околицей волновались желтеющие ржаные полоски. Лес непреоборимой стеной остановил их. Тяжело дыша, десятский замедлил шаг, не чувствовал, как навстречу дует ветерок. День выдался, казалось, светлее всех прошедших. Накануне выпал долгожданный дождичек. Обрызганное поле легко дышало, приветливо кивая наливавшимися колосьями, готовыми склониться под серпом. Вдали, у окраины леса, парила синяя дымка. Чуточку передохнув, десятский снова бежал вдоль поля и кричал:
— Падит-ко-те домой! Война!.. Мужиков требуют!
Кто был в поле, распрямляли спины. Настороженно прислушивались к голосу десятского и, не веря своим ушам, шли ему навстречу.
Когда
Вечером Михаил Петрович запряг лошадь и поехал за Матвеем в лес. В доме начались слезы, вытье.
Приехал Матвей, уговаривать стал:
— Не плачьте… Что-нибудь не так… Возьмут — так ненадолго… Поеду-ка я к Ивану Федоровичу, он лучше знает — так ли это.
— Останна ночка. Куда ты?.. Побыл бы дома, — уговаривала Матвея мать.
— Скоро вернусь… Ступай, Таисия, впрягай лошадь. Съезжу, прощусь только.
Отец Матвея ходил по избе, охал и только одно твердил: война… Вернувшись от Инотарьева, видя расстроенного отца, Матвей подошел к нему:
— Полно-ко тебе, тятенька… Може, скоро и вернусь.
На рассвете призванные собирались идти в уездный город. Проводить зятя приехал Инотарьев. Было заметно — расстроен, но вида не показывал, держал себя в руках.
— Буде не вернусь, так вы не обидьте Таисью-то, — просил Матвей отца.
— Что ты, наш сердешный… Да ее сам господь защитит.
— Мотри, отец, мы с тобой не делены, моя половина во всем имуществе.
Мать, обливаясь слезами, твердила:
— Родимый ты мой, да разве мы ее обидим?.. Ты только вернись!
Таисия стояла поодаль от Матвея, не проронив ни слезы. Она только одно сказала:
— Мне ничего не надо.
Изба из-за проводов была не прибрана. Выходя из родительского дома, Матвей впервые почувствовал к себе какое-то ублажающее отношение Таисии. Улучив момент, она сказала:
— У меня, Матвей Михайлыч, ребенок будет.
— Правду ли ты баишь?
— Правду… С брюхом остаюсь.
— А може, тебе это только кажется?
— Нет.
Таисия поехала провожать Матвея до города. Инотарьев задержался у свата. После отъезда сына в доме сразу сделалось тихо. Иван Федорович сидел возле окна на лавке, смотрел на дорогу, по которой ушел Матвей. Потом обернулся к свату и стал рассказывать:
— В Сарове монахи разрыли какого-то Серафима. Жил он когда-то и благочестив был… Вот я в прошлом году отправился выборным поклониться мощам. Увидал косточки да царя нашего батюшку, Николая Александрыча. К угоднику было такое стечение миру — не прошибешь пушкой. Там я уже слышал о войне. Один смышленый старичок крестился и божился, что Расея неминуемо будет воевать с немцами. Вот так-то!
Войны, милейший Иван Федорович, были и турецки, и францюзки с Наполеоном, и японская война у нас на глазах прошла. Многи супротив нас шли. И все войны требовали народ… Как наш Матвей, русски мужики шли сберечь родну землю, и никаки препятства не останавливали. Ты думать, сват, мне не прискорбно провожать Матвея-то? Работник-от он, каких не видывала Лыковщина. Когда я услыхал от Маркова о войне, сердечушко-то мое захлебнулось кровью.
— И у меня, сват, сердце не каменное, — сказал Иван Федорович.
— Мужик всегда берег Расею, — перебил Ивана Федоровича Бессменов. — И раньше, коли зачинались войны, отцы детей покидали, не баяли — ах, мол, у меня ребята малы… Ты, поди, слышал про Новосельского Василия Рябова? В японску войну он пошел в разведку,
— Не дать же врагу родну земельку! — воскликнул Иван Федорович.
— Я так же, сват, думаю, русский солдат завсегда брал врага в полон. Захватывал землю, что наша губерния, а може, и больше — две губернии аль даже три… Так с туркой было, так было с Наполеоном… А вспомнить татарщину, или Сигизмундов, или каких-то немецких вояк… И их мы били… И чтобы русский солдатик отдал родну землю али пойти на измену — ни-когда!.. Скорее это сделает офицерик или енералик, а мужик насмерть во все войны стоял. Так вот я, как мне ни горько, а кровному сыну баил: «Мука смертная провожать тебя, но, коли нужно буде, клади головушку свою, а с родной земли ни шага назад».
Таисия в городе ночевала три ночи. Матвей на ее глазах не увидал ни одной слезинки. При прощании он ей только одно наказывал:
— Живи хорошенько… Дом твой и половина всего отцовского имущества твоя.
НИЩИЕ
Что только не плели злые языки про Марью Афанасьевну. В деревне одно дурное слово всегда порождало другое. Но ни сплетни, ни ветры, ни морозы заволжские не огрубляли ее красоты. Недавно еще она радовалась своему счастью. Ах, молодость, молодость! Как она часто слепо верит в несокрушимость надежд. Нежданно-негаданно Марья Афанасьевна в годы молодости лишилась своего счастья. После беды, свалившейся на ее плечи, она осталась неизлечимо больной. И на виду у всей Лыковщины переходила из деревни в деревню, с больной головой и больным сердцем. А ведь у многих в памяти она была первой красавицей на Лыковщине. Когда стояла под венцом с любимым, жениху завидовали. В полутемной деревянной церквушке Марье Афанасьевне тогда померещилось счастливое будущее. Но не прошло после венца и месяца, и ее счастье полетело в тартарары. Оно оказалось коротким, как июньская ночь.
И вот как это все произошло. Марья Афанасьевна вместо мужа ушла в лес к Дашкову, на работу. Михаил, ее любимый, остался дома. В лесу вещее женское сердце почуяло что-то недоброе. Весь день молодая рвалась домой, хотела даже поранить себя, только бы не идти еще в дальнюю делянку. В конце концов, придя в отчаяние, она, не сказав никому ни слова, заложила на руку топор и покинула лес.
Она шла, а ноги, налитые точно свинцом, с трудом передвигались. Подходя ближе к деревне, ей встретился Кукушкин и руками всплеснул:
— Что?! К горю, Марья, идешь…
— Да что за горе?.. Ничего не знаю…
— Вот те на!.. Да ведь Михайло-то твой сгорел… Митьку Чахлого из огня выносил.
Топор с руки Марьи Афанасьевны скользнул, упал на землю. Топорище было вздыбилось, но тут же легло Марье на ногу. Наступившее молчание продолжалось недолго.
— Да ты, дядя Сергей, не шутишь ли?..
— Каки, касатка, шутки… коли он умер…
— Неужто правда?
— Правда…
И среди поля Марья Афанасьевна упала на землю, Зарыдала, как самая несчастная из всех заволжских женщин. Но тут же спохватилась, с окаменелым сердцем она поднялась с земли и ускорила шаг.