У истоков великой музыки
Шрифт:
- Намучились в электричке? Мойте руки и за стол!
Это прозвучало естественно и просто, как бывает среди близких людей.
Пока я мыл руки, Татьяна Георгиевна стояла рядом, держа на подносе чистое полотенце.
Стол для обеда был накрыт в комнате. На свежей скатерти лежали накрахмаленные салфетки, стояли приборы, а на большом блюде аппетитной горкой возвышались румяные домашние пирожки. Накрывать стол хозяйке помогала Наталья Сергеевна Соколова, как я потом узнал,- соседка по лестничной площадке. Пока женщины хлопотали на кухне, я с интересом оглядывал комнату. Мебель старая, ничего лишнего: стол, кровать, этажерка с книгами, навесная полка, в углу
- Это мой папа - Георгий Филаретович,- сказала Татьяна Георгиевна.- Папа был очень красивый, особенно в форме моряка. А плавал он много, в какой только стране не побывал, но главные его качества - доброта, отзывчивость, его любили все домашние, и крестьяне, и матросы. У нас в имении не говорили слов "барин", "барыня", а обращались по имени-отчеству, а у отца оно трудно произносилось, и крестьяне говорили: "Мы к вашей милости к табе..."
Я слушал, что называется, открыв рот, а Татьяна Георгиевна вдруг спохватилась:
- Извините, сытый голодного не разумеет, пока не поедим - ни слова.
За столом я чувствовал себя неуверенно, так как с детства знал только самый простой способ пользования столовыми приборами.
Наталья Сергеевна заметила мою скованность и подбодрила:
- Вы не стесняйтесь, Татьяна Георгиевна хоть из Дворян, но совсем нашенская. Я сама-то из рабочих, а с барыней живем дружно, пирогами друг друга потчуем.
- Наталья Сергеевна у нас потомственная пролетарка, ее даже в домоуправлении уважают.
Это дружеское подтрунивание сблизило нас, и беседа пошла естественно и просто.
- Моя мать была родом из крестьян и рассказывала, в какие сложные ситуации попадала, когда ходила с отцом в гости к знатным дворянам,-вспоминала Татьяна Георгиевна.
Положив блокнот на колено, я старался записывать каждое слово. Хозяйка заметила и с улыбкой сказала:
- Чего же вы таитесь, ведь не донос пишете. Допивайте чай и пишите себе с богом на столе.
Я стал задавать вопросы, которые наметил еще до поездки. Время летело незаметно...
На обратном пути мне повезло - достал билет в плацкартный вагон поезда дальнего следования. Ехал в тепле, с удобствами, перечитывал записи, вспоминал моменты встречи и заносил их в блокнот. На обложке поставил дату: "5 октября 1980 года". Невольно вспомнились слова сестры М. И. Глинки Людмилы Ивановны Шестаковой о Мусоргском: "С первой встречи меня поразила в нем какая-то особая деликатность и мягкость в обращении: это был человек удивительно хорошо воспитанный и выдержанный". Примерно такие же слова я говорил своим друзьям после встречи с Татьяной Георгиевной и благодарил судьбу за то, что свела с ней.
Вернувшись из санатория, я нашел письмо от Татьяны Георгиевны: "Я так и знала, что Вы простудились в холодной электричке. Хорошо, что подлечились в санатории. Вы спрашиваете фамилии моих друзей, которые помогают мне и своим теплом скрашивают несладкую жизнь. Да, их много. Это Наталья Сергеевна Соколова, семья Бондаренко, семья Четвертковых, семья Коровкиных, и особенно Краева Нина Ивановна... А вот одна новая соседка собирается жаловаться на меня за голубей, т. к. летом они воркуют и спать мешают. Но она работник торговли и, видно, не знает, что такое голод. А я сама не буду есть, а накормить голубей должна..." (28.8.80 г.).
С этого времени и началась постоянная переписка.
"Посылаю Вам фото нашего дома, где я родилась... Три окна слева - это зал и столовая, следующие два окна - гостиная..."
В
"Спасибо Вам за книгу Гейченко, прочла с трепетом душевным. Каждая строка о Пушкине, каждое слово всегда дорого, близко сердцу... P.S. Мой адрес Нестеренко можете сообщить. Если он будет на гастролях в Рязани, милости прошу" (20.7.81 г.).
"Написала Вам, что Вы хотели. Но все это, конечно, выполнено очень плохо. Стало все трудно, и почерк изменился. В ноябре мне пойдет 78-й год. Вот мы все говорим: "Такие-сякие молодые, не хотят жить со стариками", да ведь надо иметь великое терпение с нами жить. Ссылаются все на то, что "раньше-то ведь жили". Да, жили, т. к. люди-то по-другому были воспитаны, выдержка была большая. А выдержке нас не только учили, но мы и пример ее видели во всем - дома и везде... Смотрела по телевизору "Князя Игоря". Нестеренко мне понравился. Видела и "Царя Федора" из Малого. Этот спектакль в Художественном я смотрела четыре раза и с Москвиным, и с Добролюбовым, очень его люблю. Но Малый поставил этот спектакль по-современному, взвалил все на плечи актеров, справляйтесь, как хотите, а вокруг ничего, ничем не помог режиссер... В первом действии царица с диадемой на открытой голове и чуть ли не в греческом хитоне. С открытой головой русские женщины тех лет не появлялись на людях... Посылаю Вам альбом - виды Мещеры, посмотрите наши красоты..." (2.11.81 г.).
"Очень благодарна Вам за фотографии родных мест Мусоргского. Смотрела и еще много раз буду смотреть, и спасибо тем людям, которые сумели сохранить эту красоту от всех бед и нашествий. Пластинку еще не слушали, но будем - проигрыватель есть у соседей. В этот же день получила открытку от Евгения Евгеньевича Нестеренко. Очень тронута вниманием человека с мировым именем. Видно, он тоже человек большой души и доброго сердца. Надо ответить, поблагодарить, и, наверное, не сумею этого сделать хорошо. Напишу как бог на душу положит. С такими людьми в переписке не была, а виновник-то всему Вы..." (28.11.81 г.).
"Обострилась астма, а отсюда настроение очень плохое. Мне пишут мои друзья из Москвы, которые знают меня с 1947 года: "Вся наша надежда на Ваш твердый оптимизм". Но они ошибаются - не осталось ничего от моего оптимизма... От Евгения Евгеньевича получила, как он пишет, "маленький сувенир из Вены" - программу спектакля "Борис Годунов", афишу и необыкновенную для нас коробку конфет. Я ее не открою, буду ждать Вас... Весна у нас ранняя. Сегодня 22-е марта, день прилета жаворонков. Но обычно после этого наступают холода и метели, и я всегда очень переживаю за этих чудесных певцов лета... Начала Вам писать 22-го марта, но сознательно не отправляла, хотела посмотреть концерт Евгения Евгеньевича по телевизору. Очень хороший концерт. Мне показалось, что, несмотря на блестящее исполнение, Евгений Евгеньевич был очень усталым. А может быть, ему нездоровилось? И так я расстроилась до слез, и мне кажется, не надо ему вкладывать так много эмоций в каждое исполняемое произведение. Так очень быстро можно подорвать здоровье. Ведь у современных молодых людей и нервы, и сердце, и сосуды какие-то очень стали легко ранимые. Я и во время концерта плакала, думала: "Господи! Такой артист с мировой славой, и даже адрес на бандероли написан его рукой - и бабка в Рязани только и может лить целые потоки слез, даже написать, поблагодарить толком не может..." (26.3.82 г.).