У края темных вод

Лансдейл Джо

По мере возможности мы держались возле реки, но порой заросли у нас на пути становились настолько густыми, что приходилось делать крюк, обходя их, и возвращаться, когда деревья и кусты вновь редели. Не знаю, как долго мы брели, но в итоге вышли на свободное место, где все сплошь выгорело, а из земли торчала труба дымохода. Пожар, видать, произошел давным-давно: ливень, который пролился ночью, не потревожил слежавшиеся угли и паленым не пахло. Напротив этого места на берегу я разглядела лодку, прикованную к большому дубу, но и дуб уже сгнил и рухнул в воду.

Мы остановились,

уложили Терри в горелую грязь, опустили наземь поклажу. Мама осталась сидеть возле Терри, а мы с Джинкс спустились к лодке. Цепь проходила сквозь дыру в носу, вокруг упавшего дуба и обратно к лодке, а там скреплялась замком. Присмотревшись к тому, как цепь проходила под бревном, я сообразила, что кто-то изрядно постарался, нырял в воду и подлезал под упавшее дерево, чтобы закрепить цепь. Стащить ее через тот или другой конец бревна было бы невозможно — один конец терялся где-то в воде, а из другого торчали мертвые суки и ветки, петля не прошла бы. Будь у нас при себе топор, можно было бы обрубить ветки и протащить цепь, но топора не было.

Мы поискали вокруг какой-нибудь камень, что-то, чем сбить замок, но из камней имелись только кирпичи дымохода, а они намертво спеклись друг с другом. Как мы ни старались, ни одного не удалось даже расшатать.

Я все вертела башкой, высматривая, не приближается ли Скунс, хотя и понимала, что если и увижу его, так слишком поздно. Мы так устали, что не могли продолжать путь. Я вернулась к маме и села, а Джинкс отошла в лес, повинуясь зову природы.

— Наверное, теперь ты жалеешь о том, что отправилась с нами? — спросила я маму.

— Вроде бы не жалею, — отвечала она. — Было бы лучше, если бы с нами не случилось столько бед, но о том, что я ушла вместе с вами, я не жалею. Я горюю о преподобном и даже о том, что случилось с Джином и констеблем Саем.

— Констеблю Саю здорово досталось, — сказала я. — Скунс всласть поиздевался над ним.

Мама кивнула:

— И все же я рада, что вы взяли меня с собой.

— Пусть даже тебе снятся кошмары про лошадей?

— Да, несмотря на эти кошмары.

Джинкс выскочила из кустов и кинулась к нам с такой скоростью, что я перепугалась: уж не наткнулась ли она на Скунса?

— По ту сторону деревьев я видела свет, — сказала она.

— Скунс?

— Не могу утверждать, что это не он, — сказала она, — хотя, по-моему, он слишком хитер, чтобы запалить костер, когда охотится за нами.

— Оставайся с Терри, — велела я маме, а сама пошла следом за Джинкс в лес. Неразумно было вот так бросать их, но еще глупее — брать их с собой к костру. Вдруг там поджидает Скунс, вдруг он решил, что мы не стоим того, чтобы от нас прятаться. И даже если не Скунс, почем знать, насколько дружелюбны лесные бродяги. Лучше уж пойти на разведку нам, двум девчонкам, которые смогут удрать в случае чего, чем тащить за собой измученную женщину и больного парня.

Вскоре и я увидела тот свет, о котором говорила Джинкс. Это, несомненно, был костер, уже и голоса людей доносились. Подобравшись ближе, мы увидели, что костер горит на широкой росчисти, а по ту сторону росчисти снова начинается лес.

Мы присели на корточки, выглядывая и прислушиваясь к голосам, но мало что могли разобрать. Иногда слышался смех, и один голос точно принадлежал мужчине, два других — женщине и ребенку, и еще несколько голосов — то ли детям постарше, то ли взрослым, не понять.

Не обменявшись ни словом, мы с Джинкс вместе приняли решение и двинулись из нашего укрытия к костру. Я окликнула тех, кто грелся у огня:

— Привет всем у костра!

Голоса смолкли. Теперь я видела — мужчин там двое, они оба поднялись и смотрели в нашу сторону. Мы еще не подошли достаточно близко, чтобы нас можно было разглядеть.

— Кто это? — спросил один из мужчин.

— Люди, которые чуть было не утонули, — ответила я.

Минутное замешательство, потом тот же человек позвал:

— Идите сюда.

И мы двинулись к ним.

С такого расстояния уже ощущался жар костра. Хотя ночь выдалась теплая, в промокшей одежде знобило, и так приятно было это тепло. Почуяла я и запах готовящейся пищи, отчего брюхо заболело, точно его отжимали после стирки. Аппетитный запах шел от большой банки из-под сала, гревшейся на огне. Что-то там булькало, кипело.

Я оглядела собравшихся у костра. Огонь мерцал, высвечивая их лица. Трое детей, младшему лет шесть, двое других — мальчик и девочка — чуть старше десяти. Женщина примерно маминого возраста, мне показалось, если ее причесать и приодеть, при свете дня она бы выглядела вполне себе ничего. На мужчинах старая, порванная одежда, мятые шляпы. Тот, что помоложе, верно, приходился женщине мужем, а другой, судя по их сходству, был отцом этого молодого мужчины. Старые их пиджаки были жарковаты по летней погоде, но, должно быть, мужчины решили, что погода может перемениться и тогда понадобится утепление, и взяли их с собой, надели на себя, чтобы не тащить с поклажей. Поклажа их сводилась к нескольким узлам, лежавшим подле костра. Не требовалось особой проницательности, чтобы угадать: эти люди, как и мы, пустились в мир наудачу и пытаются выжить как могут.

— С нами приключилась беда на реке, — сказала я. — Плот разорвало на части во время грозы, мы едва спаслись. С нами еще парень, он остался на берегу — ему оторвало кончик пальца и вся рука распухла.

— Палец оторвало? — переспросила женщина.

— Да, мэм, зажало, когда плот разломался, и отрубило ему кончик пальца. Мы пошли дальше пешком, искали, как отсюда выбраться.

Пришлось маленько приврать — не говорить же незнакомцам, что за нами гнался безумец с мачете и что он, скорее всего, прячется где-то рядом.

— Мы приехали на поезде, — заговорил старший из двух мужчин. — Вон там, — он ткнул пальцем себе за спину, — дорога идет вверх, и поезд притормаживает. Самое место, чтобы соскочить. Надоело болтаться в товарном вагоне. Едешь, едешь, а когда наконец спрыгнешь, все еще кажется, будто пол ходит под ногами. Я вот только что оправился наконец. Но все-таки, может, мы зря спрыгнули. Застряли тут посреди леса. Поезд мне уже поперек горла встал, но теперь я бы рад снова в нем очутиться.