У нас это невозможно (полная версия)
Шрифт:
Превращение Карла Паскаля в такого же фанатика, как большинство вождей коммунистической партии, потому огорчало Дормэса, что когда-то он простодушно надеялся, что массовость коммунизма является залогом спасения от циничного диктаторства. А теперь он видел, что должен остаться одиноким – «либерал», презираемый всеми шумливыми пророками за отказ быть послушным орудием и тех и других. Но на худой конец, либералы, сторонники терпимости, может быть, сумеют сохранить что-то от цивилизации, независимо от того, какой вид тирании установится в мире. Когда я думаю об истории, я все больше и больше убеждаюсь, – размышлял Дормэс, – что все лучшее было создано свободным, ищущим, критическим духом, сохранение этого духа гораздо важнее,
Да, самое ужасное из содеянного этими врагами чести и совести, промышленными пиратами и их преемниками, вооруженными дубинками корпо, – это то, что они превратили смелых, добрых, пылких и полуграмотных Карлов Паскалей в ожесточенных фанатиков. И как великолепно это у них получилось! Дормэсу было тяжело с Карлом; ему приходило в голову, что его следующим тюремщиком может оказаться не кто иной, как сам Карл; он вспоминал, как большевики, придя к власти, с полной уверенностью в своей правоте арестовали таких замечательных женщин, как Спиридонова, Брешковская и Измаилович, которые своей деятельностью против царя, своей готовностью снести сибирскую ссылку во имя «свободы для народных масс» немало содействовали свершению революции, благодаря которой большевики сумели взять в свои руки управление страной, и не только снова запретить народным массам свободу, но еще и объяснить им, что свобода – это всего-навсего дурацкий буржуазный предрассудок.
Таким образом, Дормэс, спавший на расстоянии двух с половиной футов над своим старым приятелем, чувствовал себя совершенно одиноким. Генри Видер, Виктор Лавлэнд и мистер Фок были уже покойниками, а с Джулиэном, которого держали в одиночной камере, ему почти не удавалось поговорить.
Дормэс мечтал о побеге; эта мысль неотвязно владела им во сне и наяву, доводя его почти до безумия; ему показалось, что у него остановилось сердце, когда однажды взводный Арас Дили шепнул ему в уборной, где Дормэс как раз мыл пол:
– Послушайте, мистер Джессэп, миссис Пайк устраивает вам побег. Я вам помогу бежать, как только будет возможно.
Все дело было в часовых, несших караул за оградой лагеря. Как уборщик, Дормэс имел возможность выходить из своей камеры. Арас ослабил доски и раздвинул колючую проволоку в одном проходе между зданиями. Но за оградой Дормэса могли подстрелить часовые.
С неделю Арас наблюдал. Он знал, что один из ночных часовых частенько напивался пьяным. Ему прощали это за то, что он лучше других умел избивать смутьянов. В течение недели Арас всячески поддерживал пагубную привычку часового за счет Лоринды и делал это с таким усердием, что его самого дважды уносили в кровать без чувств. Снэйк Тизра заинтересовался было этим делом, но Снэйк и сам после двух рюмок настраивался на демократический лад и запевал «Старую прялку».
Арас по секрету сообщил Дормэсу:
– Миссис Пайк… она боится послать вам записку, как бы ее кто не перехватил, но она просила сказать вам, чтобы вы никому из товарищей не говорили, что собираетесь улизнуть, а то все может всплыть наружу.
И вот однажды вечером, когда Арас сунул голову к ним в камеру и грозно рявкнул: «Эй ты, Джессэп, что же это у тебя один бак совсем грязный?» – Дормэс спокойно окинул взглядом камеру, которая в течение шести месяцев была для него спальней, кабинетом и скинией, взглянул на Карла Паскаля, который читал на своих нарах, медленно покачивая ногой в одном рваном носке, на Трумена Уэбба, штопавшего штаны, на клубы табачного дыма под потолком вокруг электрической лампочки и молча вышел в коридор.
Стояла мглистая январская ночь.
Арас сунул ему старую шинель ММ, шепнул на ходу: «Третий проход справа; фургон против церкви на углу» – и исчез.
Дормэс на четвереньках пролез под колючей проволокой и спокойно вышел на
Шофер и его помощник приподняли его домкратом и, видимо, готовились менять огромную шину. При свете фонаря Дормэс рассмотрел, что шофер был тот самый человек с физиономией бандита, который развозил пакеты с листовками Нового подполья.
Шофер буркнул: «Влезайте – живо». Дормэс притаился между письменным столом и качалкой.
В то же мгновение он почувствовал, что фургон стал прямо – из-под него вытащили домкрат, – и услышал голос шофера:
– Порядок. Поехали. Придвиньтесь-ка поближе и послушайте, что я вам скажу, мистер Джессэп. Вам слышно? ММ не слишком-то строго стерегут таких, как вы, почтенных джентльменов. Они считают, что стоит у вас отобрать ваши конторы, особняки и автомобили, у вас уже ни на что не хватит пороху. Но вы вроде не такой человек, мистер Джессэп. А потом они уверены, что, даже случись вам бежать, они без труда поймают вас снова, потому что вам не спрятаться, как парню, который уже давно шатается без работы и немало побродяжил на своем веку. Но вы не беспокойтесь, мы все устроим. У революционера всегда есть настоящие друзья – и враги тоже, это уж верное слово.
Тут только Джессэпу пришло в голову, что по приговору Эффингэма Суона он в случае побега подлежит смертной казни.
– А ну его ко всем чертям! – пробормотал он, как это делал Карл Паскаль, и с наслаждением вытянулся в мчавшемся грузовике, радуясь движению.
Свободен! Мимо него мелькали огни встречных деревень.
Один раз его спрятали под сеном в сарае; в другой раз – в еловой роще высоко на горе; а одну ночь он проспал на крышке гроба в мастерской гробовщика. Он крался укромными тропинками; ехал в машине аптекаря; укутанный в меховое пальто с высоким воротником и в меховой шапке трясся в коляске мотоцикла сотрудника Нового подполья, служившего взводным командиром у ММ. Последний высадил его перед нежилым домиком, к которому их привел извилистый проселок. У дома этого был совсем запущенный вид: некрашеные, потемневшие стены, осевшая крыша и сугробы до самых окон.
Дормэс подумал, что это ошибка. Мотоцикл с грохотом отъехал; он постучал в дверь, и ему открыли Лори да Найк и Сисси, вскрикнувшие в один голос:
– Милый!
Он мог только пробормотать:
– Ну вот!
С него стащили меховое пальто, и он стоял посред комнаты с ободранными обоями и совершенно пустой если не считать железной кровати, двух стульев и стола, – маленький человек с грязным лицом, бледным к худым, как после болезни; его когда-то холеные усы и борода казались пучками свалявшейся соломы, волосы космами свисали на шею, одежда висела клочьями, – старый, больной, унылый бродяга. Он опустился на стул и уставился на женщин. Может быть, они и настоящие – может быть, они действительно здесь; может быть, он и вправду на небесах и смотрит на двух самых главных ангелов, – но он так часто и так жестоко обманывался в своих видениях за эти ужасные месяцы! Дормэс разрыдался, а они утешали его, ласково гладя и даже не очень много болтая.
– Я приготовила для тебя горячую ванну.
– А я помою тебе спину.
– А потом мы дадим тебе горячего куриного бульона и мороженого.
Это было все равно что услышать: господь бог ожидает тебя на своем троне, и благословенны будут все, кого ты благословишь, и враги твои будут повержены в прах!
Эти святые женщины действительно достали длинную жестяную ванну, поставили ее на кухне, наполнили водой, согретой в чайнике и в кастрюле на печке, приготовили щетку, мыло, большую губку и такое длинное пушистое банное полотенце, какого Дормэс даже не помнил. А Сисси еще умудрилась привезти из Форта Бьюла его башмаки, рубашки и три костюма, которые казались ему теперь королевским одеянием.