У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
— Сазан это, — волнуется подбежавший Миша. — Голавль рвется, он стоять не будет.
Михалыч пробует потащить заупрямившуюся рыбу. Она слегка поддается. Идет медленно, упираясь.
— Как рванет, леска — к черту! Разве такую вытащишь? — с отчаянием бормочет Михалыч. От волнения лицо и шея у него даже побагровели. На лбу капли пота.
«Боже мой, неужели уйдет? — с ужасом думаю я. — Что тогда будет, что тогда будет?» И мне кажется, что мы не переживем такого несчастья.
Миша
Мне помогать нечем. Я просто стою рядом с Михалычем, и мы оба взволнованно кряхтим: Михалыч — от напряжения, я — из солидарности.
— Оборвет, сейчас оборвет! — твердит Михалыч, а сам полегоньку тащит добычу все ближе и ближе.
И вдруг на поверхности показывается что-то диковинное, какие-то огромные скользкие темно-зеленые щупальца.
Осьминог! В нашей реке? Быть не может!
Щупальца, как бы цепляясь за воду, медленно подвигаются к берегу.
— Коряга! — восклицает Миша. Он хватает рукой за «щупальца» и с трудом вытягивает на берег огромную корягу, всю сплошь облепленную скользкой водорослью — бодягой.
К одному из сучков прицепилась леска, и на ней трепещется попавшийся на крючок небольшой окунь, виновник нашего переполоха. Попался на удочку, а когда Михалыч потащил, окунишка случайно и зацепился леской за подводную корягу.
— У, паршивец! — заворчал Михалыч, снимая с крючка окунишку, и сердито бросил в ведро.
Мы с Мишей еле удерживались от смеха, вспоминая только что пережитое волнение. Но смеяться нельзя: Михалыч обидится. Он и теперь как-то подозрительно поглядывал на нас: чувствовал, что мы над ним подтруниваем.
Больше всего Михалыч был сконфужен тем, что не смог отличить попавшуюся корягу от живой рыбы. Такая оплошность и новичку не простительна.
— Все этот поганец виноват… — смущенно оправдывался Михалыч. — Ишь за какую тоненькую веточку зацепился! Чуть отпущу леску — он и дергает, и к себе тянет. Сразу чувствуется что-то живое. — Михалыч сокрушенно покачал головой. — Ну хоть бы приличный взялся — не обидно бы, а то этакий паршивец, а ведь тоже на рака схватил…
Долго мы не могли разойтись, все обсуждали забавное происшествие.
— Зря только портки вымочил, — усмехнулся Миша, — хорошо еще — тепло. Раз-два — и высохнут.
Наконец успокоившись, мы разошлись по местам. Вот и мои удочки — одна, вторая. А где же третья? Я и изумлении огляделся по сторонам. Посмотрел на берег, на траву. Да нет, не может быть. Помню хорошо — все три были закинуты, ни одной на берегу не оставалось.
— Миша, Михалыч, — крикнул я, — удочка пропала!
— Да вон она! — воскликнул Миша, указывая на противоположный
Я пригляделся и тоже увидел удилище. Оно лежало на воде, у самых кустов.
— Голавль стащил, — пояснил Миша. — Пока мы тут возились, он попался на крючок да и утащил.
Но как же теперь быть?
Может, голавль и не сорвался, так и сидит на крючке. Наверное, не маленький, раз всю удочку уволок. Мы стояли в полной растерянности.
— Нужно бежать на мельницу, — предложил Михалыч, — через плотину на тот берег. А там уж как-нибудь сквозь кусты проберетесь.
Верно, мы с Мишей побежали к мельнице, оставив Михалыча следить за нашими удочками. Перебрались через плотину — и по другому берегу, стежкой, прямо к месту происшествия.
Вон Михалыч стоит на том берегу, машет нам рукой:
— Правее, левее… Вот здесь лезьте через кусты!
Полезли. Еле-еле добрались до воды. Берег крутой, кусты, крапива, да еще, того гляди, в речку свалишься.
Миша первым подобрался к воде. Глянул через кусты, высматривая удилище:
— Э, брат! Вон где оно. С берега не дотянешься. Ну-ка поищи какую-нибудь рогульку с сучком, я зацепить попробую.
Я принялся разыскивать подходящую рогульку. Нашел. Передал находку Мише.
— Вот это подходящая, — одобрил он, пытаясь подцепить удилище. — Стой, стой, куда ты! — вдруг закричал Миша. — Поехала, поехала…
— Кто, куда поехал? — не понимал я. Мне из-за кустов ничего не было видно.
— Удилище поехало, прямо к тому берегу, — взволнованно заговорил Миша. — Рыба там, не сорвалась, только как ее взять? К вам, к вам, держите! — тут же закричал он Михалычу.
Противоположный берег мне был хорошо виден. Там на возвышении стоял Михалыч, как полководец, руководящий боевой операцией.
И вдруг сам «полководец» поспешно соскочил со своего бугра, подбежал к реке, выхватил одну из удочек и начал ею, как кнутом, хлестать по воде, стараясь зацепить леской и крючком плывущее удилище.
— Ага, зацепил! — радостно крикнул он, вытаскивая из реки пойманную удочку. Вот он нагнулся, схватил удилище, поднял над водой. Удилище гнется, будто кланяется, совсем как живое.
— Не тяните, не тяните сильно! — закричал я. — Оборвется, уйдет.
Ах, зачем я побежал сюда вместе с Мишей, зачем не остался на том берегу! Сейчас упустит!..
Послышался сильный всплеск воды. Что-то забилось, затрепыхалось под берегом у самых ног Михалыча.
— Иди-ка сюда! — послышался его торжествующий голос. — Хорош, хорош, негодяй! — И Михалыч высоко поднял вверх крупного голавля.
— От воды, от воды подальше! — не своим голосом завопил я.