У птенцов подрастают крылья

Скребицкий Георгий Алексеевич

Именно там, у реки, на закате солнца слушал и я этот чудесный весенний концерт.

Ничего, что мне за всю вечернюю зорю не попалась ни одна крупная рыба, зато я присутствовал на самом чудесном празднике — празднике весны!

А Миша за это время поймал еще одного голавля, поменьше первого, да еще одного упустил.

— Утром, на зорьке, и ты поймаешь, — подбадривал меня Миша. — Да и не в рыбе тут главное дело-то, — продолжал он. — Ты, Юрка, кругом погляди. Все цветет, весне радуется.

А лягушки, лягушки-то что разделывают… Совсем, видать, от радости одурели.

С Мишей я был во всем согласен. Конечно, не в рыбе суть дела. А все-таки очень хотелось мне поймать крупного голавлика. Ведь я еще никогда их не ловил.

Мы просидели на берегу до самой ночи. Когда же совсем стемнело, я на все три удочки насадил по крупной раковой шейке, закинул в речку, а удилище воткнул покрепче в берег. Так сделал Миша и мне тоже посоветовал.

— Голавль всю ночь гуляет, добычу ищет, — пояснил он, — глядишь, на какую-нибудь снасть да попадет.

Устроив удочки на ночь, мы пришли на полянку и развели костер.

Весело затрещали сучья, запахло дымком. Сразу стало тепло и уютно, совсем по-домашнему. Зато темнота кругом будто вдруг сгустилась и сплошным пологом укрыла нас.

Принесли из родника воду в старом, закопченном чайнике. Его очень кстати прихватил из дому Миша.

Вскоре чай закипел. Мы подбросили в костер сушнику, чтобы посветлее было, разложили у огонька еду и разлили по кружкам чай.

Я взял свою кружку, поставил на землю: пусть чай немножко остынет. А пока отвернулся от костра и стал глядеть за речку, вдаль.

Где-то там, на горизонте, над самой землей светилась зеленоватым светом весенняя негаснущая заря. Она незаметно передвигалась с запада на восток, чтобы разлиться оттуда по всему небу, погасить звезды и дать начало новому, такому же безоблачному весеннему дню.

Но пока еще небо над головой было по-ночному темным, и в нем голубой россыпью поблескивали уже по-летнему совсем неяркие звезды.

— Ты что притих, ай заснул? — окликнул меня Миша. — Пей чай, совсем простынет. Подзаправимся, потом и спи.

— Да я не сплю. Так, за речку смотрел, как заря по небу движется.

— Весенняя заря, она негасимая, — подтвердил Миша и, помолчав немного, как бы сам с собой продолжал: — Я, брат, тоже туда смотрю, в самый край, туда, где земля с небом сходится. Интересно, что там, за краем? Пустота ай есть что?

Что ж там? Такая же земля, а над ней небо, — ответил я. Такая же, как и здесь, у нас. Ведь земля круглая, а кругом воздух.

— Это я знаю. Тоже учил. Я три класса церковно-приходской кончил. Учитель об этом рассказывал, — ответил Миша. — Я не об этом. Земля, небо, а дальше что?

На это я совсем не знал, что ответить.

И, может быть, в первый раз в жизни в голове возник вопрос о беспредельности мира, о пространстве, которому нет ни начала, ни конца.

Мы оба молча глядели в светлую полосу зари над горизонтом. Костер примерк, зато от этого ночь стала как-то сразу светлее.

Где-то неподалеку послышался сильный всплеск воды.

— Ишь гуляет, голавль гуляет, — встрепенулся Миш а. — Может, к нашей приманке подходит. Хорошо бы!

Мы замерли, прислушиваясь. Всплеск не повторился.

— Ну, нужно чай допивать да на боковую. А то скоро светать начнет, — сказал Миша, принимаясь за чай и еду.

Я последовал его примеру.

Нигде не бывает еда такой вкусной, как у костра на рыбалке. Даже кусок черного хлеба и тот пахнет совсем по-особенному, и вкус у него особенный, не такой, как дома.

Выпили еще по кружке чая. Хватит, пора ложиться спать. Сдвинули в одну кучу обгорелые, тлеющие пеньки, подгребли к ним все угли, весь жар — настоящая печь получилась, так и пышет жаром.

Легли поближе к костру на запорошенную золой, согретую землю, укрылись одежкой — сразу потянуло ко сну. В последний раз будто откуда-то издали донеслись голоса соловьев, коростелей, лягушек…

Проснулся я оттого, что продрог. Одежда куда-то совсем свалилась, костер погас. Брррр, как холодно!

Я сел, протер глаза. Уже светало. За рекой полыхала заря. Луг казался сизым от ночной росы.

Будто краешек медного таза, начищенного до нестерпимого блеска, показалось из-за горизонта солнце.

Мы вскочили с нагретой земли и, не напившись чаю, поскорее побежали к своим удочкам. На Мишиных за ночь ничего не попалось. Только на двух приманка дочиста съедена, наверное, мелочь обтрепала. Мои тоже стоят на месте, тоже, как видно, пусто.

Вынул одну, другую. И вдруг на третьей, только взялся за удилище — поплавок как побежит по воде, будто живой, вот и нырнул.

— Тащи, тащи, только не торопись! — скомандовал Миша.

Я потащил. Не тут-то было: что-то сильное упиралось в воде, не поддавалось, тянуло удочку вглубь.

— Не тяни, сильно не тяни и не ослабляй совсем, — взволнованно говорил Миша. — Ну-ка, дай я вытащу. Упустишь, упустишь!

Но я обеими руками держал удилище и не отдавал.

— Я сам, я сам, — только и мог выговорить от волнения.

Хорошо, что леска не лопнула и выдержала первый напор рыбы. Выдержал и рыбак первое испытание. А дальше пошло уже легче. Рыба начала приуставать. Один круг, другой, третий… Вот уж она и сама идет к поверхности. Всплеснулась, и снова вглубь, и опять заходила кругами, будто на привязи.