У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
Я оглядывался я по сторонам, боясь пропустить что-нибудь важное.
Каждый домик, каждое деревце были мне так хорошо знакомы, и все же теперь, после двухнедельной разлуки, все выглядело совсем по-иному. Когда мы с мамой уезжали в Москву, деревья были голые, а теперь листва на них совсем распустилась. Луга и поля тоже ярко и густо зеленели.
В деревне, которую мы проезжали, возле домов сильно цвели вишни, яблони, груши. На старых ветлах во все горло орали грачи, задорно трещали скворцы у скворечен.
Глядя из пролетки на настоящие цветущие вишни, я вдруг вспомнил и про московские театральные, что лезли своими белыми ветками в распахнутые окна старого деревенского дома; и, слушая свист, трескотню настоящих, живых скворцов, вспоминал о птичьих голосах, которые своим свистом и щебетом наполняли старый вишневый сад.
И все-таки, что ни говори, настоящая, живая весна была куда лучше той, театральной. Ведь там, в театре, не обдувал лицо теплый душистый ветерок, не пахло свежей зеленью и театральное солнце совсем не пригревало так горячо и ласково, как настоящее.
А вон и овцы с ягнятами разгуливают по лужку за деревней, пощипывают свежую молодую траву.
В мелком пруду, засучив повыше штаны, копошатся деревенские ребятишки. Что они там ловят: лягушат, пиявок или мелких карасиков? Скорее бы, скорее проехать эти девять верст от станции до города!
Ямщику тоже хочется поскорее домой; он пошевеливает вожжами, звонко причмокивает. Лошадки дружно берут невысокий подъем.
Федор забрал наши вещи и понес на станционный дворик.
И вот перед нами за речкой, на другом холмистом берегу, вся в солнце, вся в зелени садов моя дорогая, любимая Чернь. Какая она крохотная, как на ладони, совсем и не похожа на городок — просто зеленая деревушка, только домики не с соломенными, а с железными крышами. В остальном такая же деревушка, и улицы немощеные, сплошь заросшие травой. На улицах всюду утки, куры, гуси. Собаки, развалившись возле калиток, лениво дремлют на солнышке. Только прохожих почти не видать — одни ребятишки играют перед своими домами в «бабки».
Мы свернули с шоссе на зеленую немощеную улицу, проехали мимо церкви Николы; прямо за нею наш дом.
Перед домом на лавочке кто-то сидит. Заметил машу пролетку, встает, спешит навстречу.
— Михалыч, Михалыч! — кричу я, выскакиваю на ходу из пролетки и, обгоняя лошадей, несусь к нему.
— А, сорванец, заявился! — обнимает меня Михалыч. Я так и знал, что сегодня приедете. Получил телеграмму, ну, думаю, денек. Больше в Москве не усидят.
Михалыч
— В форме, уже реалист, значит. Ну, поздравляю, молодчина! — весело говорит он и еще раз обнимает меня, потом маму.
Не теряя даром времени, я тут же, на крыльце, развернул сверток и показал Михалычу коллекцию зимующих птиц.
— Очень хорошая покупка, — сразу одобрил он. — Жаль только, что здесь не все представители наших зимних пернатых. Ну, да не беда. Вот и адрес магазина приложен, значит, чего не хватает, смогут выслать дополнительно, наложенным платежом.
— По-моему, здесь всего даже более чем достаточно, — вмешалась мама.
— Мадам, никогда не нужно делать поспешных выводов, — миролюбиво возразил Михалыч. — Впрочем, все это мы сообща обсудим в один из ближайших вечеров. А теперь прошу в наше мирное пристанище.
Мы все вошли в дом.
Как хорошо вернуться домой, да еще когда сдал экзамены, а впереди — лето, отдых, рыбалка!..
Мы входим в комнату. Там нас встречает радостным визгом Джек. Несмотря на свой преклонный возраст и изрядную толщину, он крутится волчком, морщит губы — смеется, не знает, как еще выразить свой восторг.
Даже старый, предельно толстый кот Иваныч нехотя вылезает из столовой и тоже приветствует нас громким мурлыканьем.
— Ну, весь зверинец собрался, — добродушно улыбается мама.
Из кухни показывается наша кухарка — тетка Дарья.
— Вот видишь, Дарьюшка, я был прав, — торжествуя, обращается к ней Михалыч, — говорил — что сегодня, вот и приехали.
Тетка Дарья бросает на Михалыча суровый взгляд ii не удостаивает ответом. Она подходит к маме, целуется с ней, потом берет меня за плечо, легко переворачивает.
— Ишь ты как разрядился: и пуговицы золотые, и пояс с бляхой, ну прямо пожарный, только каску на голову!..
Я знаю, что в устах тетки Дарьи это высшая похвала, и эта похвала меня радует. Ведь мы со старушкой большие приятели, приятели с тех самых пор, как вместе сидели у постели больного Петра Ивановича.
— А я тебе сдобных булочек испекла, — как бы ненароком бросает мне тетка Дарья и, подмигнув, уходит в кухню.
Михалыч начинает расспрашивать маму, что нового в Москве, как-то она выглядит теперь, после революции.
— Да ничего нового, — отвечает мама. — Такая как и всегда. Сутолока, толкотня. Всюду масса народа. В магазинах всё есть. Только дороговизна страшная. У кого только такие деньги есть!
— Кой у кого имеются! — усмехнувшись, ответил Михалыч. И начал рассказывать о чернских новостях: — Собственно, в городе-то у нас тоже все по-прежнему, — сказал он, — а вот в уезде что-то не очень спокойно. Мужички шуметь начинают.
— Что же им еще нужно? — удивилась мама. — Царя нет, теперь свобода…