У стен Ленинграда
Шрифт:
— Верно, сынок. А это кто тебе такие хорошие ботиночки купил, а?
— Мама! — с восторгом ответил Володя. — Она сама не может прийти — у нее ножка болит, с сестричкой прислала.
Володя с детской гордостью показал и новенькие шерстяные носочки.
— Это тоже мама прислала, — добавил он.
На обратном пути к фронту я зашел в госпиталь навестить Зину, но встретиться с ней мне не удалось: госпиталь был на карантине.
Светало, когда я проходил мимо Пулковской обсерватории. В полуразрушенной стене стояла походная кухня. Из подвала вышел солдат с топором в руке, сладко зевнул, стал колоть дрова. Другой,
— Андрей Петрович! — окликнул я товарища. — Чайку горячего можно?
— Только сегодня без сахару! Пей, снайпер, на здоровье.
Мы искренне любили нашего повара, спокойного, неторопливого пожилого человека, всегда поспевавшего с горячим супом и добрым словом. Он как-то особенно глубоко чувствовал всю тяжесть нелегкого солдатского труда. Бывало, сядет он на ящик у плиты, и его голова, маленькая, кругленькая, словно втиснутая между широкими плечами, начинает опускаться на грудь, а он все-таки ждет. Когда бы ни приходил к нему голодный боец или командир, у него всегда находился котелок супа, кружка горячего чая. Нередко случалось: возвращаешься с передовой в поздний час ночи, и хочется заглянуть к Андрею Петровичу не только за тем, чтобы выпить кружку чаю, а просто посидеть с ним, перекинуться теплым словом. Солдат в поварской куртке никогда не спрашивал, откуда идешь, голоден ли, а просто ставил перед тобой котелок с кашей и усаживался рядышком, приговаривая:
— Кушай, кушай, небось измотался, ползая по буграм да канавам. Знаю, каково снайперское дело.
От этих теплых слов словно рукой снимало с плеч усталость. Случалось, кто-нибудь тут же засыпал у стола. Тогда Андрей Петрович осторожно отходил от уснувшего бойца.
— Ишь как умаялся, желанный ты мой, — покачивая круглой головой, говаривал повар и, сняв с себя телогрейку, укрывал плечи солдата. А сам, волоча по земле усталые ноги, уходил к плите, усаживался на ящик, по-мальчишески прикорнув возле еще теплых кирпичей, и дремал, поджидая запоздалого солдата.
Проходя по траншее, я заглянул в свой снайперский окоп. Там уже сидел у бойницы Сергей Найденов:
— Как сынишка?
— Растет.
— К Зине заходил?
— Карантин в госпитале, не пустили.
Сергей дернул меня за рукав:
— Глянь, как он, сукин сын, бежит.
Я увидел немца, бегущего по открытому полю к развалинам кирпичного дома. Найденов не успел выстрелить. Немец на мгновение приостановился, выбросил вперед руки, а затем всем корпусом наклонился вперед и, не сгибаясь, ткнулся лицом в землю. С некоторым опозданием до слуха долетел одинокий винтовочный выстрел.
— Фу ты, дьявол! Сидишь, сидишь, ждешь, а появится — так на тебе, из-под носа вырвут…
Найденов закрыл бойницу, взялся за кисет.
— Корчнова ты на обороне не встречал? — спросил Сергей.
— Нет, а что?
— В газете о нем напечатали: мол, здорово Сибиряк воюет. И фотография есть, во весь рост стоит Семен возле своей хлопушки.
Найденов полез в сумку за газетой, но не успел достать ее, как к нам в окоп пришел Бодров и весело заговорил:
— Вы что же, друзья
— А ты, Анатолий, не шуми, у нас не гансы, а другая порода: эсэсовцами величаются. Вот мы их и «приберегаем» на всякий случай.
— По такому случаю дай, Сережка, закурить.
— На, кури, да гляди усы не опали, ишь какие отрастил! Никак, в гвардейцы метишь?
— А что, хорошо?
Бодров согнутым указательным пальцем провел по левому усу, затем по правому и подмигнул Найденову. Сколько в эту минуту в лице снайпера было лукавства!
— Что, завидуешь? Или под твоим носом для такого украшения места нет? Аль удобрения маловато, не растут, а? — шутил Бодров.
— Сразу видна школа Акимыча, складно брешешь, — ответил Сергей, передавая кисет приятелю. — Ну хватит, усач, зубы скалить, сказывай, зачем явился.
— За помощью пришел: одному не найти немецкого снайпера. Он где-то пригнездился так, что держит под прицелом два траншейных поворота, днем нельзя пройти, ходим только ночью.
— А ты прислушался к звуку выстрелов, откуда он стреляет?
— Нет, а что?
— Как же мы его найдем, если не знаем даже, откуда он стреляет?
— Сережа, ты ведь знаешь волчью повадку фашистов: они в одиночку на охоту не ходят, а целой стаей.
— А у тебя что, нет напарника?
— Нет. Захаров ранен в прошлом бою, еще из госпиталя не вернулся.
Втроем мы ушли в роту Акимова. До наступления полной темноты не сводили глаз с рубежа противника, осматривали внимательно каждую ржавую банку, лохмотья, которые валялись на бруствере немецкой траншеи, но ничто не вызывало подозрения, что именно там мог притаиться вражеский стрелок.
Найденов поднял голову от окуляра прицела, поморщился от боли, стал растирать рукой онемевшую шею, недружелюбно глядя на Бодрова.
— Сережа, ты чего на меня злишься? Я тут при чем?
— Как при чем? — крикнул Сергей. — Где без тебя могли обойтись, там ты тут как тут, а у себя под носом проглядел гадюку! Вот теперь ищи ее целыми днями.
Бодров дружески положил руку на плечо товарищу:
— Эх, Сережа, Сережа! Я тебя понимаю. Скорей бы шли наши в наступление, а то стыдно перед товарищами: они гонят гитлеровцев вон с нашей земли, а мы все топчемся на одном месте, разглядываем эти банки, тряпье, ругаем друг друга за то, что опередил убить врага. Выгнать бы их в поле, там бы сподручнее было бы.
В канун годовщины Великого Октября всю ночь шел ледяной дождь. Хотелось прижаться к чему-то теплому, согреть дрожащее от холода тело… Но враг близко, нужно зорко охранять город Ленина — колыбель пролетарской революции.
На заре дождь прекратился, подул морозный северный ветер. Небо на востоке порозовело, как бы от натуги, с какой оно сдерживало рвущееся из-за горизонта солнце. Но сдержать восход оно было не в силах: заря расступилась, пропуская огненный шар. Земля озарилась ясным, но негреющим светом. Вокруг, насколько хватает глаз, все оделось в сверкающий серебром наряд. Тоненькие веточки кустарника украсились множеством ледяных сосулек, а из прошлогоднего птичьего гнезда свисала огромная седая водяная борода, схваченная морозом. При малейшем дуновении ветра все это колебалось, дрожало, излучая радужный блеск. Ледяные пальчики, ударяясь друг о друга, издавали чуть слышный протяжный мелодичный звон.